Артист лопаты
Шрифт:
Медленно, с ощущением физической боли, перебирал я клетки памяти что-то важное, интересное должно было мне открыться. Вместе с радостью первого успеха пришла радость припоминания - я давно забыл свою жизнь, забыл университет.
Следующим экзаменом была математика - письменная работа. Я, неожиданно для себя, быстро решил задачу, предложенную на экзамене. Нервная собранность уже сказывалась, остатки сил мобилизовались и чудесным, необъяснимым путем выдали нужное решение. За час до экзамена и через час после экзамена я не решил бы такой задачи.
Во всевозможных учебных заведениях существует обязательный
Третьим предметом была химия. Экзамен принимал бывший кандидат химических наук, бывший научный сотрудник Украинской академии наук А. И. Бойченко - нынешний заведующий больничной лабораторией, самолюбивый остряк и педант. Но дело было не в человеческих качествах Бойченко. Химия для меня была предметом непосильным по-особому. Химию проходят в средней школе. Моя средняя школа приходится на годы гражданской войны. Случилось так, что школьный преподаватель химии Соколов, бывший офицер, был расстрелян во время ликвидации заговора Нуланса в Вологде, и я на
век остался без химии. Я не знал - из чего состоит воздух, а формулу воды помнил лишь по старинной студенческой песне:
Сапоги мои "тово"
Пропускают Н2О.
Последующие годы показали, что жить можно и без химии,- и я стал забывать о всей этой истории - как вдруг на сороковом году моей жизни оказалось, что требуется знание химии - и именно по программе средней школы.
Как я, написавший в анкете - образование законченное среднее, незаконченное высшее, объясню Бойченко, что вот только химии я не изучал?
Я ни к кому не обращался за помощью - ни к товарищам, ни к начальству жизнь моя, тюремная и лагерная, приучила полагаться только на себя. Началась "химия". Я помню весь этот экзамен и по сей день.
– Что такое окислы и кислоты?
Я начал объяснять что-то путаное и неверное. Я мог ему рассказать о бегстве Ломоносова в Москву, о расстреле откупщика Лавуазье, но окислы...
– Скажите мне формулу извести...
– Не знаю.
– А формулу соды?
– Не знаю.
– Зачем же вы пришли на экзамен? Я ведь записываю вопросы и ответы в протокол.
Я молчал. Но Бойченко был немолод, он понимал кое-что. Недовольно он вгляделся в список моих предыдущих отметок: две пятерки. Он пожал плечами.
– Напишите знак кислорода.
Я написал букву "Н" большое.
– Что вы знаете о периодической системе элементов Менделеева?
Я рассказал. В рассказе моем было мало "химического" и много Менделеева. О Менделееве я кое-что знал. Как же - ведь он был отцом жены Блока!
– Идите,- сказал Бойченко.
Назавтра я узнал, что получил тройку по химии и зачислен, зачислен, зачислен на фельдшерские курсы при центральной больнице Управления северо-восточных лагерей НКВД.
Я ничего не делал два следующие дня: лежал на койке, дышал барачной вонью и смотрел в прокопченный потолок. Начинался очень важный, необычайно важный период моей жизни. Я ощущал это всем своим существом. Я вступал на дорогу, которая могла спасти меня. Нужно было готовиться не к смерти, а к жизни. И я не знал, что труднее.
Нам выдали бумагу - огромные листы, обгорелые с краев - след прошлогоднего пожара от взрыва, уничтожившего весь город Находку. Из этой бумаги мы сшили тетради. Нам.выдали карандаши и перья.
Шестнадцать мужчин и восемь женщин! Женщины сидели в левой части класса, поближе к свету, мужчины - справа, где потемнее. Коридор в метр шириной разделял класс. У нас были новенькие узкие столы с нижней полочкой. Я и в средней школе учился на таких точно столах.
Позднее мне случилось попасть в рыбацкий поселок Олу - около Ольской эвенкской школы стояла парта, и я долго разглядывал загадочную конструкцию, пока наконец не сообразил, что это такое - парта Эрисмана.
Учебников у нас не было никаких, а из наглядных пособий - несколько плакатов по анатомии.
Научиться было геройством, а научить - подвигом.
Сначала о героях. Никто из нас - ни женщины, ни мужчины - не думал стать фельдшером для того, чтобы пожить в лагере без забот, поскорей превратиться в "лепилу".
Для некоторых - и меня в том числе - курсы были спасением жизни. И хотя мне было под сорок лет, я выкладывался полностью и занимался на пределе сил и физических, и душевных. Кроме того, я рассчитывал кое-кому помочь, а кое с кем свести счеты десятилетней давности. Я надеялся снова стать человеком.
Для других курсы давали профессию на всю жизнь, расширяли кругозор, имели немалое общеобразовательное значение, сулили твердое общественное положение в лагере.
За первым столом на первом месте от прохода сидел Мин Гарипович Шабаев - татарский писатель Мин Шабай, осужденный по статье "аса", жертва тридцать седьмого года.
Русским языком Шабаев владел хорошо, записывал лекции по-русски, хотя, как я выяснил через много лет, писал он прозу на татарском языке. В лагере многие скрывают свое прошлое. Это объяснимо и логично не только для бывших следователей и прокуроров. Писатель, как интеллигент, как человек умственного труда, "очкарик", в местах заключения всегда вызывает ненависть и у товарищей, и у начальства. Шабаев понял это давно, выдавая себя за торгового работника, и в разговоры о литературе не вмешивался - так было лучше всего, спокойней всего, по его мнению. Он всем улыбался и вечно что-то жевал. Одним из первых курсантов он начал приобретать отечный вид, опухать,приисковые годы не прошли даром для Мина Гариповича. От курсов он был в полном восхищении.
– Понимаешь, мне сорок лет, и я впервые узнал, что печень-то у человека одна. Я думал - две, всего ведь по два.
Наличие у человека селезенки приводило Мина Гариповича в полный восторг.
После освобождения Мин Гарипович не стал работать фельдшером, а вернулся на милую его сердцу снабженческую работу. Стать агентом снабжения перспектива еще более ослепляющая, чем медицинская карьера.
Рядом с Шабаевым сидел Бокис - огромных размеров латыш, будущий чемпион Колымы по пинг-понгу. В больнице он "приземлился" уже не один год, сначала как больной, потом как санитар из больных. Врачи обещали и устроили Бокису диплом. Уже с фельдшерским дипломом Бокис выехал в тайгу, увидел золотые прииски. Тайга была для него страшным призраком, но боялся он в ней не того, чего нужно бояться,- растления собственной души. Равнодушие - это еще не подлость.