Ассегай

Смит Уилбур

Он знал, что если остановится передохнуть, то больше не сможет заставить себя тронуться с места, а потому шел и шел, пока не увидел месяц над восточным краем Рифтовой долины. Теперь лейтенант шел, наблюдая за луной, и ее продвижение по небу стало для него мерой времени, как удары колокола. Маниоро притих и не шевелился, но Леон знал, что он жив, потому что чувствовал горячечный жар прижавшегося к потной спине тела.

Достигнув зенита, луна поползла вниз, к высокой черной стене справа от него, и под деревьями зашевелились странные, пугающие тени. В какой-то момент вдруг привиделся вставший из травы лев с длинной черной гривой. Рука

дернулась к револьверу, но прежде чем лейтенант успел взять зверя на мушку, тот исчез, перевоплотившись в термитник. Леон смущенно рассмеялся.

— Ну ты и дурак! Не хватало только увидеть эльфов и гоблинов!

Дальше он шел, сжимая в руке револьвер, а воображение продолжало выкидывать фокусы — фантомы появлялись и исчезали. Потом луна как будто остановилась, повиснув на середине неба, и силы оставили его совсем, вытекли, как вытекает между пальцев вода. Леон пошатнулся, едва не упал и только громадным усилием воли заставил себя удержаться и не потерять равновесия. С минуту он стоял, широко расставив ноги и опустив голову, понимая, что не в состоянии сделать больше ни шагу. Все. Кончено.

На спине зашевелился Маниоро. И не просто зашевелился — масаи вдруг запел. Поначалу Леон не понял слов — голос Маниоро был всего лишь прерывистым дыханием, легким, как колышущий траву утренний ветерок, — а потом в отупевшем от усталости мозгу зазвучало эхо Песни Львов. Леон плохо знал язык маа, на котором говорили масаи, и тому немногому, что знал, был обязан Маниоро. Язык был сложный, с множеством нюансов, не похожий на другие, но сержант оказался терпеливым учителем, а Леон способным учеником.

Песне Львов юных воинов-масаи учили перед обрядом инициации. Церемония сопровождалась танцем, во время которого юноши совершали странные прыжки, взмывая в воздух высоко и как будто без малейших усилий, отрываясь от земли, словно стайка птиц, и их красные, напоминающие тогу одежды, шука, трепетали, словно крылья.

Мы — молодые львы. От нашего рыка дрожит земля. Копья — наши клыки. Копья — наши когти. Убойся нас, зверь. Убойся нас, чужак. Отвороти глаза от наших лиц, женщина. Ты не смеешь любоваться их красотой. Мы — братья львиного прайда. Мы — масаи!

Эту песни масаи пели, отправляясь за добычей — женщинами или скотом соседних племен. Эту песню они пели, когда, желая явить доблесть, шли охотиться на льва — с одним лишь ассегаем в руках. Эта песня укрепляла их дух перед битвой и служила боевым гимном. Допев до конца, Маниоро начал песню заново, и теперь Леон присоединился к нему, заменяя забытые слова тихим мычанием. Маниоро сжал пальцами его плечо и едва слышно прошептал на ухо:

— Пой! Ты один из нас. У тебя сердце льва. В тебе сила черногривого. Ты — масаи. Пой!

И Леон шел. Шел, будто завороженный песней, и ноги двигались сами по себе. Шел, балансируя между реальностью и фантазией. Маниоро снова затих и обмяк, впав в беспамятство. Леон шел, спотыкаясь и пошатываясь. Теперь он был не один. Из темноты выплывали лица любимых и близких. Отец и братья звали его издалека, манили к себе, но когда он приближался, они отступали, а голоса их слабели. Каждый

шаг отдавался в голове гулким эхом, и в какие-то моменты это эхо было единственным звуком в окружавшем его молчании. Иногда он слышал тысячи и тысячи голосов, орущих, вопящих, улюлюкающих, или странную музыку барабанов и скрипок. Лейтенант старался не обращать внимания на эту какофонию, потому что она заглушала голос рассудка и подталкивала к безумию.

Порой, не сдержавшись, он кричал надоедливым видениям: «Уйдите! Оставьте меня в покое! Дайте пройти!» — и они расступались, меркли, пропадали, и он шел дальше и дальше, пока над краем стены не появилась яркая дужка солнца. И тут ноги под лейтенантом подкосились, и он рухнул на землю, словно сраженный пулей.

Поднявшись выше, солнце вывело его из забытья жаркими лучами, однако когда Леон попытался поднять голову, мир вдруг покачнулся и пошел кругом. Он не помнил ни где находится, ни как попал сюда. Со слухом и обонянием творилось что-то неладное: откуда-то повеяло знакомым запахом домашнего скота, застучали по камням копыта. Потом послышались голоса, пронзительные, детские. Кто-то рассмеялся, и это не могло быть только игрой воображения. Леон откатился от Маниоро и, собрав остаток сил, приподнялся на локте. В первое мгновение пыль и яркий свет заставили зажмуриться. Потом он все же разлепил спекшиеся веки и огляделся.

Скот был вполне реальный — большое стадо пестрых горбатых животных с широкими, закручивающимися кверху рогами. И дети были настоящие: три голых мальчишки с прутьями, которыми они гнали стадо на водопой. Леон заметил, что все трое прошли обряд обрезания, а следовательно, были старше, чем выглядели, где-то между тринадцатью и пятнадцатью. Общаясь между собой, они говорили на маа, однако он не понял ни слова. Ценой немалых усилий, преодолевая боль во всем теле, Леону удалось приподняться еще немного и принять сидячее положение. Самый высокий из мальчишек, уловив шевеление в траве, замер как вкопанный. С минуту он испуганно таращился на незнакомца, но в конце концов, как и положено будущему морани, совладал со страхом.

— Ты кто? — спросил он дрожащим голосом, грозно взмахнув при этом прутиком.

Леон понял и вопрос, и смысл устрашающего жеста.

— Я не враг, — прохрипел он в ответ. — Я — друг, и мне нужна твоя помощь.

Другие мальчишки, услышав незнакомый голос, остановились, глядя на чужака точно на привидение, вставшее на их пути. Старший и, очевидно, смелейший из всех, опасливо приблизился к Леону и спросил о чем-то еще. Не поняв вопроса, Леон повернулся к лежавшему рядом сержанту и помог ему приподняться.

— Брат, — проговорил он. — Это твой брат.

Паренек подошел еще ближе и с удивлением уставился теперь уже на Маниоро. Потом повернулся к своим товарищам и что-то быстро сказал, сопроводив распоряжение широким повелительным жестом, после которого они повернулись и со всех ног помчались через саванну. Из всей его речи Леон понял лишь одно слово — «Маниоро».

Поселок, к которому побежали мальчишки, находился примерно в полумиле и представлял собой кучку жавшихся друг к дружке хижин. Как и заведено у масаи, они были крыты тростником и окружены забором из колючего кустарника. Маньята, масайская деревня. Другой забор, деревянный, ограждал крааль, куда загоняли на ночь самое большое сокровище масаи — скот. Оставшийся в одиночестве паренек опустился на корточки перед Леоном и, указав на Маниоро, восхищенно прошептал: