Ассистент
Шрифт:
— Моя фамилия Татаринов. А что?
— Про тебя один человек спрашивал, говорил — приедешь с иностранцами.
— Я на Ольхоне впервые, никого здесь не знаю. — Я был удивлен. — Что за человек? Местный?
— Да как сказать, вроде местный, а вроде нет. Родом-то он отсюда, но я его лет пятнадцать не видел. Как уехал после средней школы в Иркутск учиться, с тех пор, считай, не было его… Николай Хамаганов. Знаешь такого?
— Впервые слышу, — ответил я и подумал, что шапочно знаком я со многими иркутскими бурятами, вот только по фамилиям почти никого не знаю.
— Он недели две назад заявился, — продолжал водитель. — Потянуло, говорит, на землю предков. Я, говорит, шаманить теперь стану. Ни больше ни меньше, я — черный шаман! Во как.
— Круто, — согласился я.
А Григорий Сергеев в разговоре участия не принимал, сидел себе на переднем сиденье, покуривая, и смотрел прямо перед собой. Планы, вероятно, строил. Художник-постановщик — должность ответственная. Это тебе не мелочь по карманам тырить… Что не так по декорациям, с него спрос в первую очередь.
— У вас на Ольхоне что, шаманы и правда есть?
— Есть, конечно. Как без них?
— А этот Хамаганов, выходит, самозванец?
— Да как сказать?.. Николай из древнего рода черных шаманов, так что ему, однако, на роду написано. Но он древнему искусству не обучался; посвящения не принимал. — Михаил задумался на мгновение, потом прикурил новую сигарету и продолжил: — Хотя сейчас не то что в старину. Сейчас и без посвящения камлают. И ведь сильные шаманы среди них попадаются… Не знаю, Андрей, самозванец он или нет. Вечное Синее Небо знает, да еще Эрлен-хан, владыка мертвых…
— А чего он от меня-то хотел, этот черный шаман без посвящения?
— Не знаю. Николай сказал, вечером к Никите придет. Сам у него и спросишь.
Больше получаса ехали мы на север от Хужира, и за все это время ни разу не попалось мне на глаза хоть что-то, напоминающее о человеке. Не считая дороги, конечно, хорошо укатанной колесами автомобилей. А по берегу — голые скалы, кое-где поросшие сосной и лиственницей, да белые пятна в расщелинах, откуда ветер не сумел выдуть снег.
Наконец Михаил притормозил, повернул руль, и «Нива» въехала в заснеженный распадок, ограниченный двумя скалами, метров двести шириной. Над крутым обрывом на двадцатиметровой высоте стояло зимовье — бревенчатый сруб без крыши, окон и дверей. Вокруг сруба росло полтора-два десятка раскидистых сосен. Они здесь не такие, как в тайге у Иркутска, формой кроны больше похожи на лиственные деревья, особенно издали. Я сперва путал. Оно и понятно, деревья тут растут на голой почти скале, корнями, как зубами, вгрызаясь в камень…
— Приехали, — сказал водитель, останавливаясь вплотную под обрывом.
Мы вышли. Из зимовья слышались перестук молотков, мужские голоса.
Наверх вела тропинка в глубоком снегу. Круто, но, чтобы подняться, мастером спорта по альпинизму быть не обязательно. Мы и поднялись.
— Точно, приехали, — выдохнул Григорий, осмотрев завтрашнюю съемочную площадку. — Тут конь не валялся…
Навстречу нам из недостроенного дома вышли трое мужиков с молотками в руках.
— Что же вы, мать вашу, меня, уроды, подставляете? — заорал Григорий Сергеев. — Завтра утром здесь снимать будут, а у вас не готово ни хрена!
— Начальник, да ты успокойся, — ответил рыжебородый мужик, полубурят по виду, в белом тулупе, вероятно, бригадир этой бригады «ух». — Успеем до завтрева, нормально все.
— Что — нормально?! — Григорий тона не понижал. — Где крыша, Филипп?
— Я за крышей «жигуля» отправил к Никите.
— За крышей — «жигуля»?
— Ну да. Мы решили обрешетку набить…
Мы с Григорием синхронно подняли головы. Обрешетка точно была — прибитая вкривь и вкось из разнокалиберных брусков, доски и даже тонкого кругляка. Какой, интересно, материал можно положить на такую обрешетку?
— …закрыть ее брезентом, а сверху засыпать снегом.
Григорий задумался, а бригадир продолжил:
— Командир, не шифером же ее крыть! Знаешь, сколь он на острове стоит? Не укупишь!
— Ладно, пусть будет брезент. С крышей разобрались. — Григорий вошел в дом, осмотрелся. — Полы на месте, хорошо.
Это он назвал полами — разной толщины доски, приколоченные как получится, со щелями в два-три пальца. Впрочем, дубовый лакированный паркет в сибирском зимовье вряд ли выглядел бы более уместным.
Посредине единственной комнаты стояла железная печь, какие обычно используют в банях. Дымящая труба ее была выведена в оконный проем. Рядом на полу лежала кучка дров. Рабочие здесь грелись.
— Печь, как закончите, не увозите. Пусть стоит, после съемок заберете, — продолжал инспекцию художник-постановщик. — Где дверь?
— Есть дверь! С торца зимовухи стоит. Четыре гвоздя только прибить. Мы ее не ставили, чтобы доску заносить не мешала.
— Прибивайте, — велел Григорий. — Скоро сюда режиссер с оператором нагрянут. — Тяжело вздохнул: — Ох и получу я за вас по полной программе…
Рыжебородый только мотнул головой, и его подчиненные бегом бросились выполнять — один в волчьей седой ушанке, другой в очках на резинке вместо дужек. Финансы, вероятно, не позволяют новые купить, а может, на острове магазина «Оптика» нет, не знаю…
С мужиками мы познакомились, но их имена я мгновенно позабыл. Так и остались они для меня: «рыжебородый», «в волчьей ушанке», «очкарик» и «жигуль» — это тот, что ездил за брезентом. Впрочем, вру, имя рыжебородого я запомнил — Филипп. Был он года на три меня старше, и с ним мне еще предстояло встретиться. И не с ним одним, кстати…
Дверь действительно присобачили за пять минут. Вместо петель рачительные мужички использовали куски толстой резины от старой автомобильной камеры.
— Рамы есть! — ответил с энтузиазмом бригадир на незаданный вопрос художника. — Подходят — чики-чики, стекла вот только не хватило. Не новое же покупать… не укупишь… Мы собрали старья, сколько могли, — не хватило…
— Ладно, ставьте, что есть, посмотрим.
Григорий повернулся ко мне:
— Пошли, у нас с тобой еще одно дело есть.