Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной
Шрифт:
— Кира, солнышко! Здравствуй, моя самая любимая русская парижанка! Как давно мы не виделись! — фотограф бросился к ней, наклонился, согнувшись вдвое, и расцеловал ее в пухлые нарумяненные щеки.
— Да я всего неделю назад была здесь! — засмеялась Кирэн.
— Вот я и говорю — давно не виделись. Вы на выставку?
— На выставку мы тоже заглянем. А вообще-то я привезла мою старинную приятельницу, которая собирается писать роман об Анне Ярославне и приехала осмотреть место событий.
— Так представь меня, Кирэн!
— Мой друг Марио-Валентино
— Точнее, фотограф-медитатор, — поправил он.
— Елизавета Николаевна, — представилась Апраксина, но руки не подала, потому что собственные руки фотографа были заняты. — А что это за профессия «фотограф-медитатор», можно поинтересоваться?
— Ну, это не столько профессия, сколько мое направление в искусстве. Так вы пишете об Анне Ярославне?
— Да, пытаюсь.
— О, королева Анна! Здесь вы кругом можете обнаружить ее следы!
— В самом деле?
— Если поискать как следует.
— Толь, ты не знаешь, Константин Каменев появится сегодня на выставке? — вмешалась Кирэн.
— Он уже давно где-то там бродит. А ровно через час он должен подойти ко мне в студию: я его пригласил на поздний завтрак.
— Чудно. В таком случае, мы с Елизаветой Николаевной тоже напрашиваемся к тебе. Не возражаешь?
— Да что ты, Кирэн! Тем более, что сегодня мне есть чем всех угостить: вчера ко мне заходил Алик Гинзбург, директор Русского центра, и принес мне в подарок шесть сосисок и пять кодаковских пленок — две мы с ним съели…
— Пленки съели? — ужаснулась Кирэн.
— Сосиски! Но четыре остались — как раз на всех! Удачно, правда?
— Ну, еще бы! Ладно, мы пока пойдем, посмотрим выставку, а через час жди нас у себя.
— Не забудьте посмотреть мою экспозицию — и Добавил еще два новых портрета из серии «Мои диссиденты и диссидентки»!
— Чьи же?
— Двух Юлечек, Вознесенской и Вишневской. Не удивляйтесь, когда увидите под ними надпись «Продано»: обе Юлечки были вчера на выставке, и я их уговорил купить свои портреты.
— И хорошо они тебе за них заплатили? — живо поинтересовалась Кирэн.
— Полста франков за оба портрета — больше у них денег с собой не оказалось.
— Негусто…
— Зато красиво: подходишь к портретам, а под ними надпись — «Продано!». На монжеронских выставках такое не часто увидишь.
— Вот тут ты абсолютно прав, дорогой Толь! Ну что, Лизавета, пойдем на выставку?
— Да, конечно.
Выставка располагалась в основном здании на третьем этаже. У входа несколько художников что-то бурно обсуждали между собой.
— Ты иди смотреть выставку, а я пошла брать интервью у Каменева — вон он стоит рядом с Коленькой Любушкиным, — сказала Кирэн и потопала к художникам.
Апраксина не спеша прошлась по залам, с удовольствием отметив немало по-настоящему талантливых работ. Были представлены и две русские знаменитости — Оскар Рабин и Юрий Жарких. Но много было, на ее взгляд, и просто ерунды, рассчитанной на эпатаж публики. И вдруг… Королева Анна Ярославна? Апраксина не отрываясь глядела на портрет в простенке между окнами: на фоне молодой дубовой листвы, сплошь заполнившей оба окна, портрет рыжеволосой красавицы в зеленом платье и в узкой короне притягивал взгляд пылающей медью волос. Апраксина подошла ближе: сомнения не было — это был портрет королевы Анны. Лицо этой Ярославны было старше, чем на миниатюре Ташеньки Сорокиной, и носило явные следы страстей — но это определенно было то же самое лицо. Сбоку на карточке было написано «К. Каменев. Портрет Анны Ярославны, королевы французской». Вот, значит, как…
Минут через двадцать к ней подошла Кирэн.
— Интервью — взято! Хочешь послушать? Пошли в туалет, там нас никто не услышит — в такую рань дам на выставке обычно не бывает.
Они вошли в туалет, Кирэн поставила магнитофон на окошко и включила. Сначала разговор шел о том, что Каменев первый раз в жизни приехал в Париж и как ему повезло участвовать в этой выставке.
— Кто выдвинул ваш портрет к участию в ней?
— Коллекционер Анна Юрикова из Мюнхена.
— Вы тоже живете в Мюнхене?
— Да, с тех пор, как эмигрировал из СССР.
— А в каком городе вы жили на родине?
— В Ленинграде.
— Вы женаты?
— Да.
— Ваша жена приехала с вами в Париж?
— К сожалению, она не смогла поехать со мной и на этот раз осталась в Мюнхене. Но наша жизнь на Западе еще только начинается — так что все еще впереди!
— Помоги Бог. А как зовут вашу жену?
— Наталья.
Кирэн выключила магнитофон и вопросительно уставилась на подругу.
— Да, это он, — сказала Апраксина. — А голос приятный.
— Он и сам ничего, только не в нашем с тобой вкусе.
— Мой-то вкус тут при чем?
— Ах, прости, благочестивая вдовица! Ну, нам пора идти к Толю на кофе с сосисками по-монжеронски.
— И оттуда подать знак инспектору. Предупреди меня, когда мы подойдем к дверям его студии.
Кирэн повела Апраксину по каким-то полутемным коридорам и скрипучим лестницам и в конце концов привела в длинный мансардный коридор.
— Вот здесь — обитель муз фотографических, — кивнула она на одну из дверей.
Как раз напротив двери было окно. Апраксина подошла к нему — оно выходило во двор замка. Она подергала задвижку и растворила окно, потом сняла свою алую шляпу и вывесила ее за окно, обмотав резинку вокруг задвижки.
— Все ясно, — улыбнулась Кирэн. — Сигнал поднят!
Они постучались и вошли. Фотограф Толь обитал в узкой каморке со скошенным потолком и небольшим окном, выходящим в дубовую рощу за стеной замка. Комнатка была заставлена одинаковыми школьными столами, загроможденными фотоаппаратурой, коробками, ванночками, бутылками и банками с реактивами. Посреди комнаты громоздился диван со свернутой валиком постелью, застенчиво прикрытой синим купальным халатом, а перед диваном стоял круглый столик с несколькими разнокалиберными чашками, сахарницей и банкой растворимого кофе.