Астраханский вокзал
Шрифт:
– Самостоятельно вопросы не решаю, хочу предупредить.
– То, что я сообщу, перевернет ваши представления о профилактике краж из камер хранения. Конструкторы получат новый аспект для изысканий. Министерство сможет перестроить комплекс предупредительных мер. Видите, я не думаю запираться… Мне нужна свобода.
– С вами будет разговаривать заместитель начальника управления. Я это знаю. У вас все?
Отсутствие любопытства со стороны младшего лейтенанта – инспектора задело Илью.
– Понимаю, что кажусь вам обычным уголовником. – Илья попытался
– Что же произошло?
– Я предвидел вопрос. Ничего не произошло… Постоянно воровать я не собирался, – наконец он произнес слово, которое ему никак не давалось, – разрешил себе стать нечестным на время. Какое-то затмение нашло…
Слушая, Денисов просматривал прибывшие из Юрюзани материалы, некоторые подтверждали показания задержанного:
«Маевский Илья Александрович жил неподалеку и в любой момент дня и ночи был готов помочь школе. Нравственно устойчив, хороший семьянин, общественник. Несколько раз ограждал учителей в вечернее время от приставания хулиганов. По просьбе администрации школы ремонтировал забор, вставлял разбитые стекла в окнах, много времени проводил с детьми в зооуголке…»
Встречалось, правда, и другое:
«Средняя школа № 3. Отстранен от преподавания черчения в связи с грубым нарушением трудовой дисциплины…»
«Дорогой радиослушатель! Благодарим Вас за Ваше письмо, которое Вы передали жюри конкурса. Как только будут известны результаты конкурса, мы сообщим о них в наших передачах.
С совершенным почтением русский отдел Би-би-си».
– Как-то на вокзале в Риге я увидел слепую девушку – ее никто не встречал. У нее оказался тяжелый, набитый продуктами и вещами чемодан… Я взял такси и отвез ее домой, в записной книжке есть адрес. Можно допросить. Родители не знали, как меня отблагодарить.
Преступника легче распознать, подумал Денисов, если он кровожаден, подл, обладает одними патологическими извращениями, жестокими инстинктами, труднее представить себе подлеца, который помогает слабым, любит животных, не представляет себе близости с женщиной без любви…
Денисов прибег к приему, который называл для себя испытание потерпевшим: человек с совестью, опустившийся под влиянием обстоятельств, глубоко страдал, когда следователь напоминал о его жертвах.
– А потерпевшие? Сыграли ли они какую-нибудь роль в вашем падении?
Маевский не дал договорить.
– Если бы они действовали по инструкции о правилах эксплуатации! – Он снова поправил воротничок. – Ротозеи!
Денисова всегда удивляла эта злоба на пострадавших, желание возложить вину за преступление на свои жертвы.
Денисов еще задал несколько вопросов Маевскому: испытание соучастником, испытание корыстью…
Только о семье решил не спрашивать – чего
Маевский отвечал охотно – чувствовалось, что он рад всеми силами отсрочить возвращение в камеру:
– Настоящего имени Капитана я не знаю, фамилии тоже. Что можно о нем сказать? Личность ничтожная. – Соучастника Илья не собирался выгораживать. За деньги же был намерен бороться. – Я и сам не знаю, как они разошлись: часть прокутил, часть у меня в автобусе украли. – Денисов почувствовал фальшь, но промолчал. – Но я выплачу всю сумму, не беспокойтесь, займу, буду работать – рассчитаюсь!
– Как, по-вашему, где сейчас Капитан?
– Сейчас, должно быть, уже в Одессе… Вы не поверите: во мне ничего не изменилось после этих проклятых краж! Я сам не перестаю этому удивляться!
Встреться они в других условиях, прочитай лежащие на столе бумаги, Денисов, пожалуй, мог и в самом деле принять Илью за сбившегося с пути «бессребреника». Недаром в меморандуме из Юрюзани цитировались слова молодой учительницы, работавшей вместе с Маевским:
«Мне кажется, люди, подобные Илье Александровичу, редки. Нам, прибывшим на работу в Юрюзань, он оказывал чисто товарищеское бескорыстное внимание».
Весьма любопытным оказалось свидетельство бывшего преподавателя Института иностранных языков:
«…Если верно то, в чем подозревается Маевский, – это свидетельствует о неудаче процесса социализации, то есть включения человека в общество. Цель наказания в данном случае должна способствовать восстановлению связей Ильи с коллективом».
В целом преподаватель высоко оценивал Маевского, и, когда ночью его поднял звонок Сабодаша, первое, что он сказал, было:
– Я пророчил ему аспирантуру…
– Суд решит, – отвечал ему Антон Сабодаш, которому предстояло обзвонить многих, чьи телефоны были записаны в блокноте задержанного.
Об этом Антон рассказывал позже, в справке же он записал:
«Бывший преподаватель иняза готов дать личное поручительство».
– «Если Жюльен только тростник колеблющийся, пусть погибает, а если человек мужественный, пусть пробивается сам», – процитировал Илья.
«Куда важнее не то, что мы можем сделать, а то, чего сделать не в состоянии. Человек не может сознательно, на время, разрешить себе совершать подлости, какими бы соображениями он при этом ни руководствовался».
Жюльен Сорель, которого цитировал задержанный, и Илья Маевский жили в иных эпохах, ставили перед собой неодинаковые задачи и добивались их разрешения непохожими средствами.
Появился ладный сержант из конвойного взвода.
Денисову осталось задать последний, чисто профессиональный вопрос:
– Вы воровали в основном на Астраханском вокзале. Почему?
– Больше ячеек первого выпуска. Я тоже хочу спросить. Разрешите?
Денисов понял, о чем пойдет речь.
– Вы ведь и сейчас не можете догадаться, как вскрывались ячейки? – Маевский поднялся. – Пассажир набрал шифр, никого рядом не было, полная гарантия – и вдруг! Удивительно?