Астральная проекция: Хроники внетелесных переживаний

В виду той особой роли, которую стали играть для меня сновидения в моей дальнейшей жизни, думаю, правильно будет начать это повествование прямо с тех дней, когда я был ещё очень молод, и мимо моего дома по улице Seven Sisters Road с лязгом проезжали маленькие весёлые конки [1] с их звонкими колокольчиками. В этой главе я постараюсь пролить свет на некоторые важные события того времени, хотя, естественно, оценить их важность я смог лишь спустя многие годы. Думаю, это сможет помочь разобраться в вопросе о том, были ли мои проекции овозможены врождённой психической ненормальностью; но следует помнить что, хотя, вообще-то, парапсихические

переживания и отвергают как бессмысленные и воображаемые, они совершенно обычны в раннем возрасте.

Будучи ребёнком, я жил от болезни к болезни (первыми услышанными мною словами, которые я могу вспомнить, были: «опять ангина»); и жизнь для меня часто останавливалась, превращаясь в однообразный постельный режим, оживляемая только горячими припарками и очень противными лекарствами. Да, я определённо был слабым и нервозным. Однако я не желал играть такую роль, и латунный крест, вмощённый в мостовую возле Церкви Святого Креста [Holyrood] в Саутгемптоне, ещё отмечает то место где я однажды лежал на спине и бился ногами о землю к смущению своей матери и в ущерб моей белой матроске.

Из этого можно заключить, что я всё-таки был немного темпераментным.

Оглядываясь назад, мне кажется, что в те ранние годы, когда мне ещё не было семи-восьми лет, мои сновидения относились, в основном, к разновидности кошмаров. Думаю, что должны были быть и радостные, но, за несколькими исключениями, они не оставили следа в моей памяти, и я помню, что когда отправлялся спать, то боялся сновидений. Большинство этих кошмаров ничем особым не отличались, но было два повторяющегося характера, они-то и имеют особое отношение к нашему предмету — астральной проекции.

Первый из них я назвал сновидением двойника. В этом сновидении моя мать и я сидели вместе в обеденной комнате, почти всегда вечером, горела керосиновая лампа, и пламенел уютный огонь в камине. Поначалу всё казалось вполне естественным, но вскоре в этой мирной картине происходило странное изменение. Моя мать прекращала разговаривать, и начинала пристально в меня всматриваться своими красивыми, повелительными глазами, при этом свет от лампы и огня тускнел, тогда как другой свет — золотистый, казалось приходящий из ниоткуда — заливал комнату. Затем открывалась дверь и другая мать, одетая точно так же вплоть до мельчайших деталей, входила и направлялась ко мне, и она также безмолвно смотрела своими красивыми, чарующими глазами. Затем на меня накатывал ужасный страх и после обычных усилий закричать, я просыпался с криком на устах.

Моя мать, которую я волею судьбы потерял слишком рано — она умерла, когда мне было тринадцать — казалась самой любимой из всего что было в моём мире. Почему же тогда я был переполнен ужасом от того что их было две? Конечно, этот случай противоречил обычному ходу событий бодрствующей жизни, однако чудесное довольно часто случалось в моих снах, но не пугало меня, а принималось как должное, и не распознавалось как неестественное, пока я находился в сновидении. И в то время, и много лет спустя мне казалось, что мой страх берёт своё начало в такой дилемме: я сталкивался с двумя мамами, похожими как две капли воды, и не мог сказать, какая же была моей настоящей. И всё-таки, почему эта неопределённость вызывала такую панику? Теперь я склоняюсь к мнению, что эти сновидения с «двойником» отличались от обыкновенных кошмаров тем, что моё тело находилось в более глубоком состоянии транса, чем обычно бывает во время естественного сна, при этом происходило частичное раздвоение, так что в моё сознание вторгался сильный иррациональный страх, который так часто сопровождает трансовое состояние.

В детстве, сновидения с двойником случались, насколько я помню, с периодичностью в три или четыре раза в год, хотя и через не регулярные промежутки времени. Пока была жива моя мать, почти всегда в них фигурировала именно она, хотя иногда картина менялась, и её место занимал мой отец или кто-нибудь из родственников или друзей. Сегодня я не могу быть уверенным, видел ли я её таким образом во снах после её смерти, но точно помню, что с возрастом эти сновидения случались все реже и реже, и уже много лет как они мне не снятся. Только однажды главным героем такого сновидения была моя жена, а однажды мне приснился мой собственный двойник. В последнем случае, я,

кажется, увидел своего призрака-двойника [2] , так как я (т. е. он) выглядел очень старым и невероятно озлобленным, но, интересно отметить, что, будучи ошарашен таким дьявольским видом своего двойника, я его не испугался.

Другой кошмар, которому я придаю особое значение, случался намного реже и принимал различные виды, хотя в основе каждого вида лежало одно и то же начало, которое я назвал страхом растяжения. В самом первом случае сновидения такого типа, который я могу припомнить, мне снилась нескончаемая очередь углекопов сваливающих из своих мешков уголь в кучу, которая медленно поднималась всё выше и выше. Что-то, кажется, во мне было связано с этой растущей чёрной горой и постепенно эта связь становилось натянутей и натянутей. Ужасное чувство безысходности, неизбежности — углекопы никогда не прекратят опорожнять свои мешки, чёрная гора никогда не прекратит своё восхождение к небу, а моё мучение будет всё расти и расти пока... Затем следовала паника, усилие закричать и пробуждение.

Последний случай такого сновидения, который я могу припомнить, произошёл, когда мне было около восемнадцати лет. Мне снилось, что мой дедушка и я сидим за ужинным столом. Вдруг он достал из своего кармана трёхпенсовую монету и, зажав её между большим и указательным пальцами, протянул её мне, чтобы показать. «Маленькая трёхпенсовая монета!» — воскликнул он, «но она будет расти, и расти, и ничто никогда её не остановит!» Его голос становился громче, пока не закончился криком: «Она будет расти, и расти, и расти, пока не расколет мир напополам!» Итак, хотя трёхпенсовая монета в моём сновидении и не увеличивалась в своём размере, что-то во мне, казалось, было связано с какой-то невидимой монетой и вот оно-то и напрягалось, пока она становилась всё больше и больше, подчиняясь жуткому монологу моего деда. Затем следовало то же самое ужасное чувство неизбежности и беспомощности, заканчивающееся паникой. Я вторил его крику, что и разрушало кошмарный сон.

Когда я был совсем маленьким, четырех-пяти лет отроду, эти сновидения растяжения то и дело вторгались в мою бодрствующую жизнь. Как и многие дети, я временами погружался в воображение, когда играл со своими игрушками и даже просто сидя, глядя в никуда. Вдруг комната незаметно преображалась, хотя всё выглядело как и прежде, и мною овладевал страх. Я не мог понять природу этого изменения, и объяснял её себе словами: «происходит что-то не так». Я мог, скажем, держать одну руку на столе и одну на спинке своего кресла. Иллюзия состояла в том, что я не мог убрать свои руки и что стол и кресло очень медленно раздвигались и растягивали меня, при этом одной частью своего ума я понимал, что в действительности они не двигались. Возможно, именно это понимание препятствовало страху достичь размеров кошмара и закончиться паникой. Я боролся, чтобы отдёрнуть руки и затем, внезапно, всё ставало на свои места. Я был свободен, но ошеломлён случившимся. Однажды, когда я взялся руками за вязаный футляр своего ящика с игрушками, мне показалось, что сетка (вязания) растягивается и разводит мои пальцы. Когда «происходило что-то не так», неважно при дневном ли свете или при лампе, освещение изменялось аналогично тому, как описано в сновидении двойника.

Думаю, что эти кошмары с растягиванием также вероятно были следствием необычного физического состояния, при котором тело находится в необычайно глубоком трансе, а этому состоянию свойственен особый страх. Здесь также, возможно имело место незначительное раздвоение тел, которое и вызвало в моём сознании идею напряжения или натяжения. Переживания растяжения в состоянии бодрствования, очевидно, были вызваны самогипнозом.

На этом этапе, вполне возможно, что некоторые из моих читателей психоаналитического склада ума могут поддаться искушению заметить: «Этот малый, Фокс, кажется, уже выбил основание из-под своих экспериментов с проекцией! В раннем детстве, им владели идеи двойника и растяжения, так что всё последующее вытекает из этих двух фактов. Его так называемые внетелесные приключения не что иное, как чистое воображение».