Атаульф
Шрифт:
Вот каков наш военный вождь Теодобад.
К себе вас зовет.
И еще передавал Теодобад: пусть ваши старейшины к нему в бург приезжают. И из вашего села, и из других родов. Одарить вас Теодобад хочет. Да спрашивает, не топкое ли место, где вы живете.
Тут насторожился Сьюки-старейшина. Что, мол, за дело Теодобаду-готу до топкости наших мест. Хорошее у нас место.
А то, продолжал дядя Агигульф, опасается Теодобад: как кони пройдут, дарами от него, Теодобада, навьюченные? Ибо столь много даров хочет передать вам Теодобад, что непременно нужно для меры одной
Второй старейшина гепидский тут сказал, что негоже коню спину ломать, добро переводить. Мол, оттого-то вы, готы, такие нищие, что рачительности в вас — как в блохе весу. Мол, если пойдем в бург к Теодобаду за дарами, так двух волов возьмем. Так-то вот хозяйственные люди поступают.
Дядя Агигульф, им подпевая, стал их в наш бург манить. Расписывал, как принимать гостей станет Теодобад. Грозится Теодобад почти что до смерти кормить-поить. И ублажать грозится до одурения. Говорит Теодобад: пусть побольше старейшин приходит, ибо не все уйдут. Кто-нибудь обязательно от сытости смерть примет.
И еще говорит Теодобад, что на этот случай заранее знатные погребальные костры приготовлены — две в ладье, одна в домине. Кому как глянется.
Так что приходите, гепидские старейшины, к Теодобаду-готу в его золотой бург: ешьте досыта, пейте допьяна, гуляйте до одури, погребать будем с почестью. А жрецы у нас в бурге такие, что не захочешь — все равно в Вальхаллу отправят. Вот какие у нас жрецы. Одного, наиболее свирепого, сам Вотан побаивается.
Молит вас Теодобад: приходите к нему в золотой бург, о гепидские старейшины. Сладость владычества его над собой ощутите.
Так говорит Теодобад.
Дядя Агигульф о бурге рассказывать начал и все остановиться не мог — люб дяде Агигульфу бург. Говорил, идешь, бывало, по бургу, а там везде псы валяются кверху лапами, с животами раздутыми, от сытости изо рта языки вываливаются, еле дышат бедняги. Вот как живут у Теодобада.
Женщины непраздные там не ходят. Всякая с детьми: одно дитя в утробе, с десяток за руку цепляются.
И все спрашивают у Теодобада, когда же, когда гепиды прибудут? Так желают гепидов в бурге видеть. Дети малые плачут: почему гепиды не едут? Кони — и те…
Тут остановился дядя Агигульф, поняв и сам, что сказал лишку.
Старейшины же гепидские на то отвечали, что посетят золотой бург, коли дети малые плачут и их зовут.
И спросил Сьюки:
— А что, условия, на каких под Теодобада пойдем, — тоже с конями обсуждать будем? Или с детьми малыми?
Дядя Агигульф ответил с достоинством, что столь важные вопросы Теодобад сам обсуждает, никому не доверяя.
А Валамир сидел и кивал.
Дядя Агигульф, нам все это рассказывая, поведал, что более всего боялся, как бы скудоумный Валамир рта не раскрыл. Оттого и пришлось ему, Агигульфу, языком молоть, как Ильдихо.
Долго еще расписывал дядя Агигульф старейшинам гепидским, как их Теодобад в бурге принимать будет. На том порешили, что гепиды думать станут, а через несколько дней в селе тинг соберут и ответ посланцам теодобадовым дадут. За это время и к другим родам наведаются, в другие села, и оттуда ответ принесут.
Тут дедушка Рагнарис спросил:
— А задержались-то вы с Валамиром почему?
Дядя Агигульф сперва не хотел говорить, а после сознался. На свадьбу они попали ненароком. От приглашения особенно не отбивались, да и невежливо это, ведь посланцами от Теодобада приехали. Так они с Валамиром рассудили.
Дедушка Рагнарис осведомился: так ли они с Валамиром безобразничали на гепидской свадьбе, как обычно безобразничают, когда бражничают. На что дядя Агигульф ответил, что хуже. Потом спохватился и пояснил:
— Не мы хуже, а гепиды хуже. Гепидское бражничанье — скотство одно. Ни в чем гепид удержу не знает. А мы с Валамиром старались не отставать, не посрамить чести села нашего.
Дедушка Рагнарис спросил подозрительно:
— Убили кого-то, что ли?
Но дядя Агигульф клялся, что смертоубийства не было.
Дедушка засопел и велел рассказывать все, как было. Дядя Агигульф и рассказал.
Гепиды дядю Агигульфа с Валамиром дразнили и все кричали, что готы, мол, веселиться не умеют: у готов, мол, свадьба от стравы погребальной не отличается. Одна только радость, что живот набить, покуда кожа вокруг пупка не лопнет. Особенно же Сьюки, старый хрыч, старался.
— Да и историю с исходом из Скандзы этот гепидский дед иначе сказывает, — обиженно добавил дядя Агигульф.
Когда невеста с женихом удалились, всем прочим гостям без них скучно стало. Тут-то дядя Агигульф с Валамиром себя и показали. Позвали девку из рабынь, велели тряпок и соломы принести. Та притащила, стоит и глядит — что воины удумали. Не снасильничать ли ее хотят на соломе.
Но не таковы богатыри готские, чтобы гепидскую замарашку прилюдно насиловать. Иное на уме у них было, лучше.
Из тряпок и соломы куклу свернули, титьки ей сделали побогаче, а сверху голову мертвую насадили. И оженили Агигульфа на бабе этой соломенной, а Валамир жрецом был.
Сьюки, хрыча старого, гепиды дразнили: кричали ему, чтобы он домой к себе сходил, зерна принес — молодых осыпать. Сьюки же уходить не хотел и зерна жадничал. Но тут Валамир-умница нашелся. Сказал старику голосом медоточивым: мол, негоже Сьюки жадничать, ибо боги явственно показали ему, Сьюки, свое благоволение. Ниспослали Скалье, сыну его младшему, священную ярость. Стало быть, он, Сьюки, есть любимец Вотана.
Тут Агигульф приревновал и заревел, что он, Агигульф, любимец богов, а стало быть, и Вотана, — он, Агигульф, а не какой-то там Сьюки.
Валамир и здесь не растерялся. В нашем селе, сказал он, Агигульф — любимец Вотана, а в гепидском — Сьюки.
И сошлись на том, что на пиру два любимца Вотана собрались. Агигульф со Сьюки обнялись даже.
Но за зерном Сьюки так и не пошел. Зерно отец жениха принес, ибо преизрядно пива в него влили богатыри гепидские. Он у гепидов другим старейшиной был.