Атаульф
Шрифт:
Тревога глодала и вождя, и дружину его. Те чужаки прежде где-то на полночь да на восход сидели — от вандалов это Ульф узнал. Там горы тянутся. За хребтом, в предгорьях-то, племя это и обреталось. По всему видать, большое племя было, если даже сейчас столь много их осталось.
И совсем уж нехорошие мысли в голову лезли.
Какую же силищу надо было иметь тем, кто это племя с земли согнал! Стало быть, не только на полудне зараза завелась; далеко на полуночи еще более сильный враг закопошился. Неведомый враг. Коли тех чужаков согнал, так и сюда прийти может.
Ульф
И совсем мрачен сделался Теодобад, ибо и его это воспоминание точило.
И сказал Теодобад — прав Ульф, тинг большой собирать нужно, обиды и распри позабыв.
С тем Ульф в родное село свое и отбыл и завтра с Хродомером говорить намерен. А Теодобаду он обещал, что после снова в бург явится.
Все это Ульф рассказал дедушке Рагнарису и отцу моему Тарасмунду, будто из мешка вывалил — думайте. И сказал, что спать пойдет, потому что устал очень, две седмицы почитай с коня не сходил.
Тут на двор дядя Агигульф явился. Нехотя шел, нога за ногу. На жатву как на муку шел. А как ко двору подошел, увидел чужих коней. Встрепенулся дядя Агигульф.
От дяди Агигульфа пивом вкусно пахло.
Дедушка Рагнарис проворчал:
— Приперлось чадо…
А Ульф на брата меньшого с неприязнью поглядел, будто на чужого.
Ульф никогда красотой не отличался, а рядом с дядей Агигульфом совсем заморенным выглядел. Поздоровались братья. Ульф на брата глядел, не вставая, снизу вверх, и молчал. Я первый раз видел, чтобы дядя Агигульф так смущался.
В бороде поскреб, проворчал что-то. На Марду-замарашку всю вину свалить попытался за то, что так долго на зов родительский шел. Нерадивая девка, медленно плелась. Небось, цветочки собирала. Совсем распустил Валамир рабыню свою. А уж он-то, Агигульф, как заслышал, что тятенька зовет, так сразу со всех ног припустил было, быстрее стрелы полетел.
Да вдруг померещилось ему, будто чужак за дубами мелькнул. Хорошо, отбежать далеко не успел. Валамиру знак тайный воинский подал, мол, туда крадись. С обеих сторон супостата обойдем!
Полдня на брюхе по роще с Валамиром ползали, таились да подкрадывались…
В общем, померещилось.
А тут такая радость — Ульф, братец старший, вернулся.
Спросил неудачного, неужто из похода удачного Ульф возвратился, что трех коней привел?
Говорит дядя Агигульф, как поет, складно, слово за слово цепляет, остановиться боится, а сам пританцовывает да на деда глазом косит: как, сильно сердится тятенька?
Дедушка Рагнарис велел дяде Агигульфу заткнуться. Добавил, что прекрасную вандалку привел к нам в дом Ульф — как раз такую, о какой дядя Агигульф грезил.
Дядя Агигульф жадно спросил, где же, где та прекрасная вандалка.
Дедушка Рагнарис ответил, что спит она на сеновале. Добавил, ядовито хмыкнув, что с кузнецом спит и с дитем. И не позволив дяде Агигульфу ничего более добавить, заревел страшно, что на рассвете сам его, Агигульфа, на поле погонит и всю жатву с него, Агигульфа, не слезет.
И о замарашке забыть пора. Породнилась с нами замарашка-то… Через Гизульфа породнилась, кажется.
Дядя Агигульф пробормотал, что Марда — валамирова рабыня, будто этого кто-то еще не знал, а после, головой ошеломленно крутя, на сеновал сунулся — посмотреть. Вылез в полном изумлении. И спросил: а кузнец — он что, тоже с нами породнился?
Дедушка сказал, что Агигульф сейчас с палкой его породнится, если рот не закроет.
Тут Ульф тяжко поднялся и сказал, что спать он пойдет.
Дедушка разом перестал с Агигульфом ругаться и совсем другим голосом Ульфу сказал, что сам завтра с Хродомером поговорит. А он, Ульф, пусть спит, сколько душе угодно. Когда еще выспится.
Ульф сказал: «Вот и хорошо» и ушел на сеновал к своим вандалам.
Вечером, как Ульф ушел, дядя Агигульф нас с Гизульфом поймал и стал выспрашивать: что с Ульфом-то на этот раз приключилось? Мы с братом долго дядю Агигульфа мучили. За все разом отомстили: и за царь-лягушку, и за меч-призрак. А после все как есть рассказали.
Дядя Агигульф смеяться перестал и нахмурился. Сказал, что завтра вставать спозаранку, и ушел спать.
Утром, едва только свет забрезжил, все мы проснулись от крика. Кричал дедушка Рагнарис. В этом ничего удивительного не было, разве что непривычно громко кричал он — во всяком случае, громче обычного. Но вот что поразительно было: кричал и Ульф. И так орал, что дедушку перекрикивал. На каждое дедушкино слово десять своих выпаливал.
Кричали они на дворе.
Ночью Ульф плохо спал — видать, разбередил себя воспоминаниями. А может, по иной какой причине. Встал еще затемно и на двор вышел, думал о чем-то. Дедушка Рагнарис тоже почти глаз не сомкнул, так встревожили его вести, принесенные Ульфом и вандалами. Как заметил, что Ульф из дома вышел, так и следом выбрался.
Видно, хотел наедине расспросить его обо всем. О чем они говорили, неведомо, а только переругались почти сразу — и в крик.
Тут уж мы все проснулись. Да и как не проснуться, когда такие голосистые петухи на все село горланят.
Ульф орал (и лицо у него подергивалось), что пока Рагнарис с Хродомером гордость свою тешили и друг перед другом хвосты распускали, сколько лет впустую потеряли. Он, Ульф, еще мальчишкой был, когда понимать начал — давно пора насыпь возводить и тын ставить.
Дедушка же кричал, что Ульф что мальчишкой, что нынче — одно только и понимает, как без портков из собственного дома сигать и то в плену, то в рабстве околачиваться. Больно много пользы роду нашему от доблести такой.
Ульф же оскорбления к сердце не подпускал, ибо совсем об ином думал. Подворье хродомерово укреплять нужно, ибо самое большое оно в селе, стоит на возвышенном месте. И колодезь там есть. Вот что нужно делать, а не старые обиды ворошить, будто прошлогоднюю солому.