Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)
Шрифт:
Внезапное понимание просветлило глаза девушки.
— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Таггерт, считать свои достижения недостойными себя. Не сомневаюсь в том, что как далеко вы ни шагнули бы, все равно захотите сделать следующий шаг. Вы честолюбивы. Именно оно более всего восхищает меня в людях — честолюбие. То есть когда они делают, не останавливаются, не сдаются, а делают. Я понимаю это, мистер Таггерт… даже если не могу понять все большие мысли.
— Ты научишься.
— О, я буду очень усердно учиться!
Восхищение не оставило ее взгляда. Таггерт направился через комнату, дабы заново наполнить свой бокал,
Пригубив напиток, он посмотрел на дверь своей спальни, прикидывая, не завершить ли это приключение старым добрым образом. Добиться своей цели ему было бы несложно: девушка была слишком потрясена, чтобы артачиться. Красноватой бронзой сверкали ее волосы на склоненной под лампой головке, на плече светился гладкий клинышек кожи. Джеймс отвернулся. «Зачем мне эти хлопоты?» — подумал он.
Тот намек на желание, которое он испытывал, можно было счесть разве что легким физическим неудобством. Перейти к действиям его побуждала, скорее, мысль не о девушке, а обо всех мужчинах, никогда не упустивших бы подобной возможности. Тем не менее Джеймс вынужден был признать, что жизнь случайно столкнула его с особой, куда более интересной, чем Бетти Поуп, и, возможно, среди его знакомых человека лучше просто не было. Мысль эта оставила его безразличным. Он не мог оказать этой девице предпочтения перед Бетти Поуп. Он не чувствовал ничего. Перспектива получить удовольствие не стоила усилий, кроме того, у него не было желания это удовольствие получать.
— Уже поздно. Где вы живете? — проговорил он, решив снова перейти на «вы». — Выпьем еще раз, и я отвезу вас домой.
Когда он прощался с ней возле двери жалких меблированных комнат в какой-то трущобе, девушка все еще боролась с отчаянным желанием задать ему самый главный для нее вопрос.
— Смогу ли я… — начала она и умолкла.
— Что?
— Нет, ничего, ничего!
Он прекрасно понимал, что вопрос будет.
— Смогу ли я снова увидеть вас? — наконец вырвалось у нее.
И он с удовольствием промолчал, прекрасно понимая, что охотно предоставит ей такую возможность.
Она еще раз посмотрела на него, словно прощаясь навсегда, и проговорила — негромко и проникновенно:
— Мистер Таггерт, я очень благодарна вам, потому что… то есть, любой другой мужчина на вашем месте попытался бы… ну, мужчины не хотят ничего другого, но вы выше этого, много выше!
Джеймс подошел к ней вплотную и с легкой, полной интереса улыбкой поинтересовался:
— А вы не жалеете об этом?
Девушка отдернулась от него, вдруг ужаснувшись собственным словам.
— Ой, я имела в виду совсем не это! — охнула она. — Боже, я ничего не искала, не ждала…
Отчаянно покраснев, она повернулась и взбежала по высокой крутой лестнице дома.
Таггерт постоял на тротуаре, испытывая странное, тяжелое и туманное чувство удовлетворенности, как если бы совершил добродетельный поступок и заодно отомстил всем тем, кто выстроился, приветствуя первый поезд, вдоль всей трехсотмильной ветки «Линии Джона Голта».
Когда поезд прибыл в Филадельфию, Риарден оставил ее, не сказав и слова, словно ночи их обратного пути ничего не стоили перед дневной реальностью людных станционных платформ и тепловозов, реальностью, которую он уважал. Дагни отправилась до Нью-Йорка в одиночестве. Однако поздно вечером в дверь ее квартиры позвонили, и она поняла, что ждала его.
Войдя, Риарден ничего не сказал, только посмотрел на нее, делая этим безмолвием свое присутствие более интимным, чем можно было бы выразить словами. На лице его угадывалась легкая тень презрительной улыбки, одновременно и признающей свое — и ее — нетерпение, и осуждающей его. Остановившись посреди гостиной, он неторопливо огляделся; это была ее комната, символ его долгой, растянувшейся на два года муки, место, о котором он думать не смел и все же думал, место, куда он не должен был входить, но где стоял теперь с непринужденностью законного владельца. Опустившись в кресло, Риарден вытянул ноги, а она осталась стоять, словно нуждаясь в разрешении сесть и терпеливо ожидая его.
— Должен сказать тебе, что ты сделала великое дело, построив эту дорогу, — проговорил он. Дагни с удивлением посмотрела на него; он никогда не отпускал ей столь прямолинейных комплиментов; восхищение в голосе Риардена было подлинным, однако тень насмешки еще крылась в его лице, и Дагни показалось, что произнес он эти слова ради какой-то неизвестной ей цели. — Я провел весь день, отвечая на вопросы о тебе, о линии, о сплаве и о будущем. А еще, подсчитывая заказы на металл. Они поступают со скоростью нескольких тысяч тонн в час. А что было девять месяцев назад? Я ниоткуда не мог получить ответа. Сегодня же мне пришлось отключить телефон, чтобы не выслушивать лично всех желающих поговорить со мной о своей архисрочной потребности в риарден-металле. А ты чем была занята?
— Не знаю. Пыталась выслушать отчеты Эдди… пыталась спрятаться от газетчиков, пыталась найти подвижной состав, чтобы пустить больше поездов по нашей новой линии, потому что уже запланированных не хватит, чтобы покрыть все потребности, скопившиеся всего за три дня.
— И сегодня у тебя не было отбоя от желающих повидаться с тобой, так ведь?
— Ну, да.
— И они были готовы отдать, что угодно, за возможность поговорить с тобой, так?
— Ну… ну, наверно.
— Репортеры все расспрашивали меня о том, какая ты. Мальчишка из местного листка все твердил, что ты — великая женщина. Он сказал, что ему было бы страшно разговаривать с тобой, даже если бы ему представилась такая возможность. Он прав. Будущее, о котором они все время толкуют и которого так боятся, будет таким, каким его сделала ты, потому что у тебя есть отвага, у них отсутствующая. Своей силой ты открыла им все пути к тому, чего они так жаждут — к процветанию. У тебя есть сила выстоять против всех. Сила не признавать ничьей воли, кроме своей собственной.
Дагни невольно задохнулась: она поняла его цель. Застыв по стойке смирно, вытянув руки по швам, не дрогнув и мускулом, с безупречной выдержкой она стояла под сыпавшимися на нее похвалами, как под ударами кнута.
— Тебе также задавали вопросы, правда? — продолжил он, наклонившись вперед. — И они смотрели на тебя с восхищением. Они вели себя так, словно ты стояла на высокой горе, а им оставалось только, сняв шляпы, взирать на тебя с почтительного расстояния. Верно?
— Верно, — прошептала она.