Атланты и кариатиды
Шрифт:
— Нужно, ребята, сочетать все формы борьбы.
Андрей, кажется, согласился с этим, потому что смолчал. Олесь отметил, что про стихи сказано человеком образованным, интеллигентным, даже его друзья студенты когда-то говорили по-русски не «напиши стихи», а «напиши стих», и снова подумал, что этот простой железнодорожник в потрепанной одежде, небритый, до войны занимал немалый пост, да и в подполье, конечно, не рядовой. Одно непонятно — его отношения с Андреем. Кто кому подчиняется? Вчерашний военный, Олесь не сразу мог принять своеобразную партизанскую демократию.
Обрадовало согласие «деда», чтобы задание дал ему Андрей. Но
— Саша, берите хлеб, не стесняйтесь.
— Спасибо, я не голодный.
— Его хозяйка блинами кормит с верещакой. А драники ее на весь рынок пахли. Мне и сейчас снятся те драники. Даже слюнки текут.
Янина Осиповна блеснула золотым зубом, глянув на Андрея влюбленно и с шутливым укором:
— Не нюхай чужие кастрюли.
— Так на рынке же! Не на кухне. Послушайте, если бы вы видели, как она умеет торговать! Класс! Деньги не жаль заплатить, чтобы посмотреть на такое.
Олесю стало стыдно за Ольгу и за себя. Возможно, он покраснел или еще чем-то выдал себя, потому что хозяйка внимательно посмотрела на него и вдруг спросила:
— Послушайте, Саша, можем мы Ольгу приобщить к нашему делу?
— Нам вот так, — резанул ладонью по шее Андрей, — нужен такой человек. Какая связная! И внутри города. И для связи с партизанами. Ее вся полиция знает.
— Веришь ей? — не отводя глаз, в упор, переходя на «ты», спросила Янина Осиповна.
Олесь растерялся и перевел взгляд на Лену. Но Лена на него не смотрела, Лена смотрела в чашку.
— Можешь поручиться? — спросил Андрей.
Парня бросило в пот. Он был готов к любым, самым тяжелым испытаниям, но о таком даже не подумал, а между тем какое оно нелегкое, это испытание. Не поручиться за человека, который спас тебе жизнь, которому ты доверил величайшую тайну? А как поручиться, если человек этот живет совершенно иными интересами, если даже разгром немцев под Москвой Ольгу мало тронул? Нет, не было у него уверенности, что Ольга готова к сознательной борьбе, готова жертвовать жизнью, как к этому готов он.
— А ты, Лена? Ты можешь поручиться? — решительно и нетерпеливо наступал Андрей.
Лена подняла голову и, недобро блеснув глазами, сурово ответила:
— Я? Нет, я не могу! Кулачка! Живет только ради своей выгоды.
Андрей резко поднялся, ступил к окну, глянул в него. Повернулся. Сказал приглушенно, но раздраженно:
— Эх ты! Один спит с женщиной...
Олеся будто кипятком обдало, он покраснел, как рак.
— Андрей, выбирай слова. — На бледных щеках Янины Осиповны выступили красные пятна.
— Не хочу я выбирать слова. Наплевать мне на ваши интеллигентские тонкости!.. Другая в школе училась, дружила... И не видите человека? Ну, черт с вами! Я поручаюсь за нее! Головой!
— Не бросайся, Андрей, головой! Она у тебя одна.
— Да вы знаете, какая это баба!
— Вот именно потому, что она баба, не спеши, проверь спокойно, — рассудительно посоветовал Павел Осипович, который почему-то к этому спору проявил меньше интереса, чем ко всему остальному. — Такая связная будет знать больше, чем любой из нас.
— Можно, я поговорю с ней? — немного придя в себя, несмело спросил Олесь.
— Нет, плохой ты агитатор, поэт. Лучше я сам по-говорю, — уже более миролюбиво сказал Андрей.
VIII
Олесь не вернулся домой. Вышел после обеда, сказал, что пойдет прогуляться, и до полуночи нет. Ольга понимала, что ждет напрасно, в такое время без ночного пропуска он уже не пройдет. Но от тревоги, страха, предчувствия беды она не только не могла спать, но и лежать в кровати: как привидение, в ночной сорочке бродила по дому, ступала босыми ногами по полу, не чувствуя холода, пугаясь теней во дворе и в доме.
За окнами лунная морозная ночь. От мороза трещат деревья. Одинокий выстрел прозвучал где-то, может, на Немиге, а показалось — рядом, на их улице. И свист паровозов никогда не был таким близким, будто железная дорога подошла к Комаровке.
Ставни не закрыты, и Ольга заглядывала то в одно, то в другое окно. Не закрывать ставни попросил Олесь, давно еще — его угнетала темнота.
Ольга вспоминала все, что связано с ним, — каждое движение, каждое слово, каждое желание его. Что он сказал, когда уходил? Какие последние слова его были? Ужаснулась, поймав себя на том, что думает о нем как о неживом. Нет, нет! Он жив! Может, впервые почувствовала она по-настоящему, каким дорогим стал для нее этот болезненный паренек, как сильно она любит его. Ничего она не боится, ни от чего ей не стыдно. Сказала Боровским, что между ними все было. Скажет всему свету, пусть только он вернется. Но что из того, что скажешь о своей любви? Что изменится? Все равно его не удержишь. Нет, не то слово «не удержишь». Не усторожишь!
Она вошла в его комнату, с волнением взяла в руки одну книгу, другую... Листала при лунном свете. Голос его звучал из книг.
Ах, калі б ты магла здагадацца,Як не хочацца мне ухадзіць.Из какой это книги? Нет, это не из книги. Это он читал на память. Много читал...
Разгарайся хутчэй, мой агонь, між імглы,Хай цябе шум вятроў не пугае;Пагашаюць яны аганёчак малы.A вялікі — крапчэй раздуваюць [6] .6
Стихи Максима Богдановича.
А это она нашла сама — у Блока:
Я сам свою жизнь сотворюИ сам свою жизнь погублю.Я буду смотреть на зарюЛишь с теми, кого полюблю.Часто повторяла эти строки про себя. Но ни разу не прочитала ему: суеверно опасаясь, что это... о нем. И о ней.
Перемену в настроении Олеся после его выхода в город в тот вьюжный день она почувствовала сразу. Недолго он гулял, часа три всего, а вернулся будто обновленный. Потаенная радость светилась в глазах, в каждом слове, в том, как он разговаривал с ней, как играл со Светой и какие стихи читал.