Атомный пирог

Конфитюр Марципана

– А что! И поеду, – ответила я.

В следующий миг мужская рука крепко схватила меня за запястье.

– Поедешь, но только домой! – прозвучало над ухом.

Это был мой брат.

– Ты здесь откуда? – выпалила я первое, что пришло в голову.

– За тобой приехал, ясен перец! По-моему, у тебя уже вообще мозги испарились, раз такое вытворяешь! А в следующий раз что исполнишь? К цыганам уйдёшь?

– Это Сэм рассказал, что я здесь?

– Какой ещё Сэм?

– Ну, буфетчик.

– Знать не знаю никаких буфетчиков. Думаешь, у нас с родителями не

хватило бы мозгов догадаться, куда тебя понесло, и выяснить, где и во сколько следующий концерт? Ошибаешься. Твоя семья состоит из разумных людей, Ава. Хотя ты и предпочитаешь им всяких вихляющихся придурков…

– Можно как-нибудь без оскорблений?!

– Еще пререкаться мне будет! Всё! Живо в машину!

20. Я еду домой

Час спустя мы ехали по тёмному шоссе. Ткань ночи разрывали проносившиеся мимо разноцветные неоновые вывески закусочных, мотелей и ремонтно-дезактивационных станций. Радио Джон не включал. Наше общее молчание было тягостным.

На втором часу пути я пришла к выводу, что, поскольку возвращение домой неизбежно, отношения с братом надо как-то налаживать. С этой целью можно было поговорить на какую-нибудь отвлечённую, но интересную тему. Например, о том, что видел Сэм на месте взрыва.

– Джон, а помнишь ту историю со взрывом? – начала я таким тоном, словно вовсе даже из дому не бегала. – Мой знакомый Сэм… ну, тот буфетчик… он рассказал мне, что видел, что там взорвалось…

– Какой еще взрыв? – буркнул Джон.

– Ну как какой? Позавчера, когда с концерта ехали!

– Тогда случился взрыв?

– Ты, что, смеёшься? Бабахнуло так, что вся улица вообразила, что это война, и мы час проторчали в бомбоубежище!

– Ава, ты несёшь какой-то бред.

– Я несу бред?!

Я с удивлением взглянула на Джона. Так значит, когда он перед отцом рисовал меня дурочкой, отрицая всю эту историю, он не берёг родительские нервы! Он действительно не помнил! Что случилось?! Мой брат болен?!

– Джон, ты серьёзно не помнишь? Забыл, да? Ты же был там как главный, в убежище…

– Ава, я не могу помнить то, чего не было. Мне приятно, что в твоих снах я главный в каком-то убежище, но может быть, лучше тебе показаться врачу?

– Это тебе врачу надо показаться! Можешь спросить у Пенси или у Петси! Или у Ронни! Ты хоть не забыл, с кем мы там были?

– Я похож на маразматика?

– Не хочу дальше ссориться, но… Что было после того, как мы вышли из «Реактора»?

– А ты, что, сама не помнишь?

– Я тебя проверяю.

– Чёрт, Ава, ты меня бесишь! Сначала устраиваешь истерику из-за концерта какого-то клоуна, на который тебя только что свозили. Потом бежишь из дома. Потом несёшь чушь про какие-то взрывы, задаёшь мне идиотские вопросы… Ну, серьёзно. Что с тобой не так? Ты же раньше нормальной была.

– Я нормальная, Джон! Давай спросим у тех, кто был с нами. Серьёзно.

Брат не отозвался.

– Спросим Ронни. Ну? Договорились?

Джон по-прежнему молчал. Наша машина быстро сбрасывала скорость.

– Почему не отвечаешь? Издеваешься? Эй! Джон!

Брат выкрутил руль. Наша машина развернулась и, перейдя на другую полосу, помчалась в обратную сторону, всё ускоряясь.

– Джон, что ты делаешь?!

– Ава, война началась.

Эти слова он произнёс каким-то странным, вроде как не вполне своим голосом. Тут только я заметила, как странно изменился взгляд у Джона: он теперь словно смотрел внутрь себя, видя то, что никто больше не замечал. Сказать, что я испугалась в этот момент, – ничего не сказать. На стенке под крышей гостиницы было спокойнее…

– Джон, о чём ты? Какая война?

– Сталин нажал ядерную кнопку. До взрыва тринадцать минут. Надо ехать на базу.

– На какую еще базу?!

– На базу. В военную часть. Я солдат, Ава.

Наш автомобиль уже разогнался так, что явно превысил разрешённую скорость. Неужели всё закончится вот так, внезапно, глупо?..

– Джон, что ты мелешь?! Откуда ты всё это взял?!

– Сталин кнопку нажал.

– Да откуда ты знаешь об этом?

– Мне сообщили.

– Но кто? – эти два слова я не выкрикнула даже, а слезливо-истерично пропищала.

Машина куда-то свернула. Кажется, перспектива разбиться или заехать чёрт знает, куда, не так сильно пугала меня, как безумие брата.

– Ава, не мешай мне, а то высажу.

– Высаживай.

– Нет. Некогда. Мне надо торопиться.

– Так реши уже, торопишься или высадишь! – огрызнулась я.

Джон не ответил, но машина снова стала замедляться и через несколько секунд остановилась. Я облегчённо выдохнула, что мы не разбились, но тут же велела себе крепиться: сейчас он высадит меня ночью посреди трассы. Но вместо того, чтобы велеть мне вылезать из атомобиля, брат сказал:

– Отбой. Тревога ложная.

Затем он протяжно выдохнул и опустил голову на руль.

Я не знала, что и думать.

Полминуты мы сидели так. Брат будто спал. Вокруг стрекотали сверчки. Вдалеке светилась красно-голубая вывеска мотеля с огромной стрелкой и переливающейся восьмиконечной звездой. Водитель машины, которой пришлось объезжать нас, обозвал нас идиотами за то, что стоим посреди дороги. А брат всё не шевелился.

– Джон! – позвала я его.

Он понял голову:

– Что происходит?

– Я не знаю. Ты в порядке?

– Мы, что, заблудились? – Он огляделся по сторонам. – Похоже, я повернул не туда. Слушай, как-то я не очень себя чувствую. Давай заночуем в гостинице. Утром поедем.

21. Я ночую в гостинице

На рецепции гостиницы стоял маленький чёрно-белый телевизор в желтом пластиковом корпусе с рогами-антеннами. На его экране двое бейсболистов жали друг другу руки, лучезарно улыбаясь на фоне огромного тюбика зубной пасты. Вентилятор под потолком гонял клубы сигаретного дыма. Эти клубы испускала сидящая за стойкой дама средних лет: худое лицо, круги под глазами, спрятанные под клетчатой повязкой волосы; в одной руке – сигарета, в другой – телефонная трубка: ярко-красная, точно под цвет маникюра.