Атрибут власти
Шрифт:
Дронго хотел что-то сказать, но его опередил Машков:
– За возможные ошибки отвечаю лично я? – как руководитель межведомственной комиссии…
– И мы все, – добавил Полухин, – как ответственные люди.
Чаговец обменялась взглядами с Богемским. Оба явно были недовольны, но предпочли больше не спорить.
Совещание закончилось. Дронго подошел к Нащекиной.
– Иногда я радуюсь, что не нахожусь на государственной службе, – тихо признался он. – Иметь такого начальника, как Богемский, просто невыносимо.
Женщина улыбнулась:
– Он
– Чувствую, – согласился Дронго и, помолчав, сменил тему: – Я вот все время думаю, что мы будем делать, когда все закончится?
Нащекина чуть покраснела и попросила:
– Не нужно.
Это была обычная слабость, свойственная любой женщине.
Очевидно, она вспомнила о своем поцелуе, хотя тогда лишь прикоснулась к нему губами. Но он не забыл этого ощущения карамельной свежести.
– У меня есть шанс пригласить вас куда-нибудь на ужин, после того как нашу комиссию распустят? – поинтересовался Дронго.
– Не знаю. Мне кажется, нет, – отозвалась Нащекина. – Я иногда делаю глупости, о которых потом жалею. По-моему, уже все знают о моей к вам симпатии. Этого достаточно. Не будем переходить эту грань.
– Я думаю, они замечают взаимную симпатию, – улыбнулся Дронго.
– Тем более… – Она осторожно вздохнула. – Иногда мне тоже не хочется оставаться на государственной службе. Но у каждого свои обязанности. Вы ведь вот вернулись обратно в Москву, хотя вас никто не звал? А могли бы спокойно остаться в Риме.
– Я не мог там остаться. Мне показалось важным…
– Вот видите! У каждого из нас есть чувство долга. И разум, который должен управлять нашими эмоциями. Вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Но этого недостаточно, чтобы я забыла обо всем. К тому же мое руководство явно не одобрит нашей возможной встречи. Или совместного ужина. Как вы считаете?
Дронго не ответил, только пожал плечами. Уговаривать в таких случаях женщину он считал недопустимым, убеждать в своей правоте – глупостью. Лучше промолчать. Хотя по большому счету молчать в такой ситуации – тоже глупость. Но он ничего не мог с собой поделать. Такое отношение к женщинам было уже частью его натуры. В конце концов, нельзя изменить самого себя. Это сложнее всего.
Теперь они завтракали втроем. И Гейтлера постепенно это начало раздражать. Эрика Франкарт имела мощные челюсти и обычно тщательно прожевывала пищу, перед тем как проглотить. Кроме этого, она любила булочки с маслом и сладкий кофе. Гейтлер с отвращением наблюдал, как она мажет белый хлеб маслом – толстым, способным одним своим видом вызвать тошноту слоем. На Дзевоньского эта особа, кажется, никак не действовала. Он ее словно не замечал. А Гейтлер постоянно вспоминал утонченные пальцы Риты и старался не смотреть на узловатые пальцы бывшей надсмотрщицы и инспектора полиции.
И все-таки нужно отдать ей должное – она была пунктуальна и четко выполняла все задания Дзевоньского. К Гейтлеру Эрика относилась с некоторым пиететом, понимая, что перед ней бывший руководитель высокого ранга, который мог быть министром внутренних дел или главой полиции крупного города. Но Дзевоньского она по-своему даже любила, относилась к нему тепло и иногда лишний раз предлагала приготовить ему кофе.
В этот день после завтрака мужчины прошли в гостиную с камином, а Эрика осталась на кухне. Посуду мыть она не умела, тарелки и чашки у нее постоянно бились, но это была ее проблема.
Дзевоньский, заметив, что Гейтлер смотрит на часы, недовольно спросил:
– Вы опять собираетесь нас покинуть?
– Да, – кивнул Гейтлер, – я вызвал моего водителя. Он будет здесь в одиннадцать.
– Я вас не понимаю, – признался Дзевоньский. – Неужели вы действительно в одиночку готовите ваш «резервный» вариант? Полагаете, что если провалится основной, то у нас еще будут шансы? И вообще, неужели мы решим здесь остаться? Нас же сразу вычислят и арестуют. Разве вы этого не понимаете?
– Каждый занимается своим делом, – меланхолично заметил Гейтлер, – и не нужно считать их профанами. Они умеют работать и действительно могут сорвать наш основной план. Ведь кроме нас с вами мозаику этого плана знает уже большое количество людей. И где-нибудь может произойти утечка информации.
– Не может, – отрезал Дзевоньский, – мы все предусмотрели.
– Очевидно, не все. Ваши эстонцы не смогли провести переговоры на должном уровне. Их просто переиграли. Судя по беседе, на переговоры явился опытный человек, сумевший убедить ваших людей взять только десять процентов и продолжить переговоры, что нас не совсем устраивает.
– Деньги они заплатили, – напомнил Дзевоньский, – значит, решили пойти на уступки.
– Это пока ничего не значит. Заплатили только десять процентов. И нам нужно завтра снова отправлять Карла на Северный Кавказ. А он уже дважды туда выезжал. Это может вызвать подозрение. Кроме того, если ему придется говорить своим голосом, они смогут его вычислить. Гельвана достаточно услышать один раз, чтобы понять, из какой страны он сюда приехал.
– У вас есть другое предложение? Вы же сами настаивали, чтобы круг осведомленных людей был как можно уже. Кроме Карла я никому не доверяю. Ни одному человеку. Даже Эрике.
– Понимаю. Но мы все равно рискуем. Нужно дать указание Гельвану, чтобы он настаивал на наших условиях. Никакого торга. Сначала деньги – затем заложник. Я думаю, что ФСБ уже подключилось к этой операции. Возможно, и другие спецслужбы. На вашем месте я не рисковал бы выходить на непосредственную связь с Курыловичем. Это опасно. Особенно на заключительной стадии нашей операции.
– Я учту ваши пожелания, – угрюмо пообещал Дзевоньский.
– Когда вы собираетесь вызвать хирурга?
– Он ждет. Готов прилететь в любой момент.