Аттила
Шрифт:
Итак, Аэций и Аттила на персональном уровне – талантливые герои, на этническом – индикаторы контактных ситуаций, на суперэтническом – детали грандиозных процессов, бессильные их исправить или изменить. Однако суперэтнические процессы не только можно, но нужно изучать, как метеорологию или сейсмографию. Так, своевременно зная о цунами, можно уйти в горы и спастись. А это далеко небесполезно.
42. Три поражения
Смерть Аттилы оказалась переломным моментом в истории Восточной Европы. Когда после похорон сыновья правителя стали спорить за права наследования, король гепидов Ардарих объявил, что считает себя
Кто был за кого? Из текста это неясно. Известно, что остроготы были на стороне гепидов, а поэтому можно думать, что там же были и аланы, т. е. язиги. А вот руги и свевы? Видимо, они были за гуннов, потому что позже, в 469 г., они бьются против готов на р. Боли. А поскольку Одоакр покорил часть ругов, то надо полагать, что герулы, на которых он опирался, были врагами ругов и, следовательно, друзьями гепидов. Иордану все эти отношения были ясны, и он не мог представить читателя, который не знает столь общеизвестных деталей. А что будут думать и знать через 1500 лет, ведь и из наших историков никто не предполагает.
В этой битве погиб любимый сын Аттилы – Эллак и 30 тысяч гуннов и их союзников. Уцелевших гуннов братья Эллака – Денгизих и Ирник – увели на восток, на старые земли готов, в низовья Днепра. Остроготы заняли опустевшую Паннонию, а руги ушли в Норик, кроме тех, которые нашли приют в Византии.
Приложение 4
Евгений Замятин.Бич Божий
От составителя
Не включить в нашу книгу замечательную повесть выдающего отечественного писателя Евгения Замятина, автора некогда запрещенного романа «Мы» и многих других произведений, было бы совершенно непростительно! Если вы уже прочитали эту книгу, то знаете, что мы практически не располагаем какими-либо сведениями о юности Аттилы. И любая попытка представить этот период его жизни неминуемо сместит рассказ в область художественного фантазирования. А в этом случае уж лучше предоставить слово мастеру. А Евгений Замятин – действительно мастер; и потому перед вами уже не текст, а Проза. И то, как творит ее Замятин,– это несравненно!
Сегодня так уже не пишут.
Давайте познакомимся с тем, как увидел юность Аттилы Евгений Замятин.
Может быть, все именно так и было?
Евгений Замятин. Бич Божий
1
Беспокойство было всюду в Европе, оно было в самом воздухе, им дышали.
Все ждали войны, восстаний, катастроф. Никто не хотел вкладывать денег в новые предприятия. Фабрики закрывались. Толпы безработных шли по улицам и требовали хлеба. Хлеб становился все дороже, а деньги с каждым днем падали в цене. Вечное, бессмертное золото вдруг стало больным, люди потеряли в него веру. Это было последнее, ничего прочного в жизни больше не осталось.
Прочной перестала быть самая земля под ногами. Она была как женщина, которая уже чувствует, что ее распухший живот скоро изрыгнет в мир новые существа – и она в страхе мечется, ее бросает в холод и жар.
Была зима, когда птицы замерзали на лету и со стуком падали на крыши, на мостовую. Потом настало такое лето, что деревья цвели три раза, а люди умирали от лихорадочного жара земли. В июльский день, когда земля лежала с черными, пересохшими, растрескавшимися губами, по ее телу прошла судорога. Земля выла круглым, огромным голосом. Птицы с криком носились над деревьями и боялись на них сесть. Молча падали на дали стены, церкви, дома. Люди бежали из городов как животные и стадами жили под открытым небом. Время исчезло. Никто не мог сказать, сколько часов или дней это длилось.
Вся покрытая холодным потом, земля наконец затихла. Все бросились в церкви. Сквозь трещины в сводах зияло раскаленное небо. Пламя свечей пригибалось от человеческих испарений, от тяжести выбрасываемых вслух человеческих грехов. Бледные священники кричали с амвонов, что через три дня мир разлетится в куски, как положенный на уголья каштан.
Этот срок прошел. Земля по временам еще чуть-чуть вздрагивала, но она уцелела. Люди вернулись в дома и начали жить. По ночам они знали, что все прежнее кончилось, что теперь жизнь надо мерить месяцами, днями. И они жили бегом, коротко, задыхаясь, спеша. Как богач перед смертью торопится все раздать, так женщины, не жалея, раздавали себя направо и налево. Но они теперь не хотели больше рожать детей, груди им стали не нужны, они пили лекарства, чтобы стать безгрудыми.
И как женщины – незасеянными, бесплодными оставались поля. Деревни пустели, а города переливались через край, в городах не хватало домов. Было нечем дышать в театрах и в цирках, не замолкала музыка, огни не потухали всю ночь, красные искры сверкали в шелку, в золоте, в драгоценностях – и в глазах.
Эти глаза были теперь всюду. Лица были желтые, мертвые, и только как уголья горели глаза. Они жгли. Они тройными кострами обкладывали подъезды театров, церквей, богатых домов. Они молча смотрели на выходящих. Всем запомнилась одна женщина: она держала на руках завернутого в лохмотья ребенка с почерневшим лицом, она считала его за живого, она его баюкала.
Мимо нее бежали, зажимая носы надушенными платками, бежали скорее жить, чтобы до конца еще успеть истратить свое золото, тело, душу. Пили вино, прижимали губы к губам, кричали музыкантам: «Громче!» – чтобы не думать, не слышать...
Но однажды услышали: земля снова завыла. Она, как роженица, судорожно напрягла черное чрево, и оттуда хлынули воды. Море с ревом бросилось на столицу и тотчас же опрокинулось назад, унося дома, деревья, людей. Когда рассвело, головы еще виднелись в розовой пене, затем пропали. Взошло солнце. На крыше дома боком лежала барка, ее дно было зеленое от водорослей, они свисали как женские волосы, с них текли ручьи. Огромные серебряные рыбы, сверкая, бились на мостовой. Голодные толпы с криками хватали их, убивали о камни и уносили, чтобы есть.
Все ждали новой волны – и скоро она пришла. Как и в первый раз, она поднялась на Востоке и покатилась на Запад, сметая все на пути. Но теперь это было уже не море, а люди.
О них знали, что они живут совсем по-другому, чем все здесь в Европе, что у них зимою все белое от снега, что они ходят в шубах из овчины, что они убивают у себя на улицах волков – и сами как волки. Оторвавшись от Балтийских берегов, от Дуная, от Днепра, от своих степей, они катились вниз – на юг, на запад – все быстрее, как огромный камень с горы.