Аукцион невинности. Его трофей
Шрифт:
1. Аукцион
— Двенадцатый перебивает ставку! Решайтесь, господа. Такого товара ещё не было в нашем зале. Дикая. Непокорная. Смотрите, как сверкают эти зелёные глаза! Опасная! Разбила голову охраннику, а ещё…
Я стою в затемнённой комнате на подиуме высотой в две ступени. С трёх сторон на меня направлены яркие фонари, освещая каждую деталь моего едва прикрытого тела.
Нет, я не голая, на мне кремовое платье, едва прикрывающее бёдра.
Нереально красивое платье. В другое время я бы пищала от восторга, рассматривая изысканный
Тонкие бретельки, струящийся шёлк. Платье выглядит как ночная сорочка. Неописуемо дорогая ночная сорочка.
Очень красивое, изысканное, стоит как автомобиль премиум класса, не ниже. Я это точно знаю, потому что взяла заказ вместе с подругой сфотографировать это платье и всю коллекцию для каталога.
Но сейчас мне точно не до тряпок.
Сейчас идёт аукцион, где я — главный лот.
Уже четверть часа я стою, подрагивая, разглядывая тёмные силуэты в зале за столиками.
Из-за слепящего света я вижу лишь контуры. То один, то другой, поднимает руки, и тогда болезненно худой ведущий в белоснежном костюме называет номер и ещё активнее расхваливает меня.
Средневековье какое-то, а не двадцать первый век. Столица, называется. Эй, народ, крепостное право давно отменили, как и рабство.
Когда я читала, что девушек где-нибудь в арабском мире похищают и удерживают насильно, я сочувственно качала головой и думала, нефих соваться к диким арабам.
И что же? Я не в арабских странах, я вполне себе в современной Москве. Как миллионы других, приехала сюда на заработки. Работала себе спокойно фотографом, умудрилась раскрутиться, собрать клиентскую базу.
Даже на пьяных свадьбах умудрялась ускользать от проблем. Сейчас я уже не фотографирую людей: стала дорогим фотографом «предметки», делаю снимки премиум вещей для каталогов и интернет-сайтов.
Да, были дурные заказы, странные заказчики, но такого я даже подумать не могла. Как же я так вляпалась?
— Семнадцатый, благодарю! Ставки всё выше, господа! Кто же станет обладателем сегодняшнего лота? Понимаю, вы видели немало красавиц, но эта! Идеальными формами никого не удивить, понимаю. Но вы всмотритесь! Посмотрите внимательнее на изгибы этих бёдер. А грудь! Никаких бюстгальтеров! Форма груди безупречна!
Ведущий делает шаг ко мне, но тут же останавливается. Крепче сжимает золотой микрофон и чуть пятится от моего взгляда, нервно сглотнув.
Ещё бы. Под его глазом расцветает фингал, а на губе ссадина. Этот дохляк опасается меня даже в связанном состоянии. Правильно делает, что опасается, я могу и снова головой зарядить.
Именно из-за попыток драться мои руки сейчас связаны за спиной, а ноги стянуты верёвкой лишь настолько, чтобы делать небольшие шаги. На губах, кстати, широкий пластырь, поэтому говорить и звать на помощь я не могу.
Я не дёргаюсь сейчас лишь только потому, что рядом со мной стоит огромный амбал-охранник, которому мои тычки побоку.
— Смотрите, смотрите, господа! — опасливо глядя на меня, говорит
Дохляк смотрит мне за спину, и я подавляю желание оглянуться, крепко зажмуриваюсь.
— А ну глаза открыла, — тихо говорит амбал, — иначе я спущу с тебя трусы и оставлю так болтаться.
Я открываю глаза, поджимаю губы и смотрю прямо перед собой. Угроза реальна. Этот парень, несмотря на свой грозный вид и габариты, прям интеллектуал.
У него рассечена бровь, я всё же умудрилась ударить его, когда он меня ещё недооценивал.
Но он нашёл ко мне подход. Опытный гад, нашёл, где и как морально надавить, чтобы стояла сейчас, не двигаясь, и терпела.
Такой беспомощной и напуганной я себя чувствовала лишь однажды. Подростком, когда мать завела хахаля, вышла снова замуж, а пьяный отчим, когда я делала уроки после школы, вытащил меня из-за стола и повалил на диван.
Отца у меня нет, мать где-то меня нагуляла, и, сколько я себя помню, она пыталась устроить свою личную жизнь. Но её победа — долгожданное замужество — оказалось с гнильцой.
Плохо помню, как я тогда отбилась от отчима, кажется, разбила о его голову вазу и под крики и маты выбежала из квартиры. Тогда я пошла прямиком в полицию, было долгое разбирательство, но мне всё же поверили.
С матерью с тех пор отношения ниже плинтуса, отчим куда-то делся, а я записалась в секцию рукопашного боя. Так что драться я умею.
Только вот против этого амбала мои умения — просто пшик.
Он уже знает, как сильно я боюсь откровенных прикосновений, и теперь ему достаточно сказать пару фраз, и я делаю всё, что он говорит. И сейчас из-за его слов смотрю прямо прямо перед собой.
В то, что он угрозу выполнит, я не сомневаюсь. И стоять со спущенными трусами не хочу, достаточно с меня сегодня унижений.
— Это настоящий цвет глаз, господа, уверяю, — заливается соловьём дохляк. — Никакой цветокоррекции, никаких цветных линз, мы проверяли. Насыщенный зелёный цвет с вкраплениями тёмных и светлых оттенков. Возможно, вы захотите разгадать, способны ли они менять цвет. Великолепно сочетается с этими огненными рыжими волосами, цвет тоже натуральный, мы проверяли.
Дохляк опасливо подходит ко мне ближе, глядя на амбала.
— Только дёрнись, сучка, — тихо говорит амбал. — Только попробуй, совсем голая будешь стоять. Ты знаешь, я это сделаю, поэтому без глупостей. Услышала меня?
Сжимаю зубы и киваю. Верёвки натирают запястья и щиколотки, лицо чешется от пластыря, щёки пылают от стыда. Только бы это всё поскорее закончилось.
— Женщина умная и вменяемая, — произносит в микрофон дохляк, приближаясь ко мне, — на угрозы реагирует адекватно. Но не надейтесь, что вам удастся подчинить её быстро. Эту кобылку придётся долго объезжать.