Аут
Шрифт:
– Звали, хозяин?
– Подойди ближе, – тихо сказал сидящий в кресле.
Толстяк сделал несколько шагов. Таких же настороженных, как и его вечная улыбка. Впрочем, это не было робостью или страхом. То была готовность – ко всему и во всякое время. Готовность не раздумывать. Не медлить. Но и не торопится. И не делать ошибок. Никогда. Так, чтобы не раздумывать даже о самой возможности ошибки.
– Я хочу, чтобы ты слетал в город.
– Да, хозяин. – Толстяк едва заметно переломился в пояснице, хотя господин не мог видеть ни его поклонов, ни его самого. Человек в кресле был слеп.
– Я хочу, чтобы ты привез мне женщину.
По физиономии толстяка легкой рябью прошло удивление.
– Женщину? Конечно. Разумеется. Какие женщины вас интересуют? Крупные? Маленькие? Худые? Толстушки?
– Меня интересуют те, которых отдают мне. Мои… жены. – Последнему слову пришлось пробивать себе путь на свободу сквозь выросший внезапно ледяной барьер усмешки. – Не годится, чтобы они прозябали без своего божественного супруга. Как ты считаешь?
Толстяк ни секунды не колебался.
– Они не прозябают. Им вообще не нужен никакой супруг.
– Что ты имеешь в виду?
– Хозяин не знает. Обряд бракосочетания с Божеством, то есть с вами, хозяин, является церемонией жертвоприношения. Только заключительная часть этой церемонии происходит несколько часов спустя, ночью, тайно. Жертву убивают, и тело уничтожают. Об этом существует договоренность между первыми лицами обоих кланов. Непосредственный исполнитель, обычно рядовой горл, вскоре погибает от несчастного случая.
– А охрана?
– В их еду подмешивается наркотик. Они ничего не замечают, им кажется, что они исправно несут службу.
Слепой по-прежнему сидел неподвижно, как статуя. На любого другого эта окаменелость производила бы неприятное впечатление. Но толстяк служил своему хозяину уже двадцать лет и привык не давать право голоса собственным внутренним ощущениям.
– Почему я об этом не знал? – спросил наконец слепой.
Толстяк снова согнул туловище в намеке на поклон. Хозяин был слеп, но обладал непостижимым, чудовищным, звериным чутьем и, не видя, все-таки видел.
– Я думал, вас не интересуют такие мелочи, господин Морл. Я…
– Запомни, Камил, – ничуть не повышая голоса, перебил слугу слепой, – меня интересует все, что происходит в этом мире. В моем мире. Как и в моем доме. Для того я и просил тебя установить наблюдение за теми, кто изъявляет желания от лица мира. Ты понял?
– Да, хозяин, да, я понял, – сморгнув, виновато произнес толстяк.
– И я хочу, чтобы в моем мире каждый получал то, что рассчитывает получить. Они желают, чтобы их жертва была угодна Божеству. Что ж, они заслужили это. Их жертва отныне угодна мне.
– Понимаю, хозяин.
– Ты должен будешь забирать женщин. Естественно, до того, как они станут трупами. Ясно?
– Да, хозяин. Я должен буду привозить их сюда? К вам?
– Разве они не мои жены? – ответил слепой.
Толстяк поклонился. На этот раз поясница его согнулась ощутимо заметнее.
Это должно случиться завтра. Точнее, ночью. Начнется, наверное, в полночь. Начнется… гм, его утилизация. Как это будет? Он станет медленно таять или все произойдет в один миг, раз и готово – пустое место?
Кубика бросало из испарины в озноб и обратно. На работу пришел невыспавшийся, истерзанный мыслями, лихорадочно румяный. Отчет за месяц не двигался с мертвой точки. Временами он начинал удивленно рассматривать руки, пытаясь понять: действительно трясутся или показалось?
Было очень страшно. Страшно жить в этом мире и страшно умереть в нем. Даже не умереть. Раствориться в пустоте. И никто уже не сможет сказать про него, что он был. Прошлое не существует и никогда не существовало. Все, что происходило когда-то, в других ре алах – иллюзия, как и сами реалы. Даже если кажется, будто что-то все-таки было, например, появление Кубика в Центре или исчезновения других служащих, это ничего не меняет. Законы природы не властны над ушедшим. А природа не знает и не терпит беззакония. Следовательно, нет ничего, кроме настоящего. Ну, почти ничего. Есть еще смутные предания, например, о том, как человечество долгими веками (кстати, век – это сколько?) завоевывало свободу от цепей необходимости и угнетающего однообразия окружающей среды. Но это просто-напросто мифология, которую большинство ирчей считает всего лишь полезным суеверием. По-настоящему истинно только текущее.
Кубик с трудом впихивал в себя ортодоксию клана ирчей. Каждая часть его тела сопротивлялась этому и молила о пощаде. Но Кубик был добросовестным работником и старался не позволять себе слабостей. В конце концов краеугольные догматы были усвоены его разумом так же, как пища усваивается организмом.
Даже капля веры во что-то иное не могла просочиться внутрь него сквозь заслоны этого искусственного знания.
Страшного знания. В мире, где повсюду неслышно крадется стра…
– Сидишь?! – в комнату сквозняком ворвался растрепанный, раздерганный Раффл. Правый глаз косит сильнее, чем обычно, воротник съехал на сторону, лицо пошло красными пятнами.
– Сижу, – снуло подтвердил Кубик.
– Ничего не знаешь?!!
– Не знаю, – снова согласился он, отворачиваясь от временно буйнопомешанного приятеля, слишком несоответствующего моменту, в котором жил сейчас Кубик. Моменту прощания и трепетного переживания собственного никогда-не-существования.
– И не хочешь знать?! – остолбенел Раф.
– Что, досрочные перевыборы Первого? – безучастно спросил Кубик. – Импичмент?
– Да какой там… – взволнованно возразил Раф. – Там такое… такое… – От распирающих грудь новостей он явно растерял все слова.
Теперь Кубик заинтересовался и повернулся к приятелю вместе с креслом.
– К нам с небес спустилось Божество? – хмыкнув, предположил он.
Красные пятна на лице Рафа внезапно сделались белыми, и весь он стал похож на обмороженного.
– Так ты зна-аешь? – растерянно протянул он. – А чего прикидывался?
– Ничего я не знаю. – Кубик почему-то рассердился. – Ну говори уже.
Раф торопливо налил полный стакан воды и, захлебываясь, выпил. Упал на другое кресло, в углу.