Авантюристка
Шрифт:
После обеда — прекрасного обеда, с дынями из Ла-Хунты и форелью из горных рек — я отправился с расспросами к служащему отеля. Он был очень любезен — остроумный, приятный парень с торчащими ушами и гнусавым выговором Скалистых гор.
— Сеньор и сеньора Рамал? Конечно, сэр. Они здесь были несколько дней. Нет, их здесь нет. Сегодня днем они уехали в Маниту, чтобы там пообедать и ночью отправиться к вершине.
Тут же у меня появилась идея. Они, конечно, вернутся в отель утром. Все, что мне надо было сделать, — это сесть и ждать, но это было скучно. Мне пришла в голову мысль получше.
Я изучил шкаф в своем номере и оделся в хаки, гетры и ботинки. Потом я заказал машину и отправился в Маниту, к подножию горы.
В десять часов я уже сидел на осле, направляясь к вершине, после того как проводник мне сказал, что «тот человек и прекрасная леди» направились туда часом раньше.
Я уже два раза поднимался туда, и проводник мне был не нужен. Так я и решил; но позже очень об этом пожалел. Три раза я сбивался с пути; один раз решился на опасный спуск в деревню, нисколько не боясь.
Уже далеко за полночь я проехал Дом-на-полпути, погонял осла, стремясь к своей цели.
Тот, кто знает философское спокойствие и полное безразличие ослов с пика Пайка, может представить себе, какими словами я пользовался, — я не решусь это написать. Шагу он не прибавлял.
Я опаздывал фактически на четверть часа. Я был в нескольких метрах от вершины, когда взошло солнце, сквозь облака пробивались его лучи, я остановился, задержав дыхание от овладевшего мной благоговения.
В этом виде не было ни искусства, ни поэзии; в нем была славная война. Солнце пробивалось широким пламенем и ярко сверкало; можно было слушать победный крик. Тот, кто создал вселенную, не художник; он слишком часто забывает о сдержанности и ослепляет нас.
Я повернулся, почти пожалев о том, что поднялся туда, так как моя задача сбивала меня с толку. Я слез с осла и медленно пошел к вершине.
Там, на солнышке, на краю огромного валуна около обрыва, сидели двое, которых я искал.
Голова Ле Мир была повернута в другую сторону, она смотрела на опускающуюся, прекрасную груду облаков, которая, казалось, покоилась на ее коленях. Гарри смотрел на нее. И таким взглядом!
В природе нет соперниц для Ле Мир; никогда женщина не добивалась такой победы, как Ле Мир этим Утром. Несколько минут я смотрел на них, Гарри не сводил с нее глаз.
Потом я сделал шаг в их направлении, окликнув Гарри; они повернулись и увидели меня.
— Пол! — закричал Гарри, вскакивая на ноги; он остановился и посмотрел на меня наполовину недоверчиво, наполовину с любопытством и подвинулся ближе к Ле Мир, положил руку ей на плечо, как ребенок, который держится за игрушку.
Его подруга не двинулась, она только повернула голову, радость сменило выражение легкого удивления на ее лице.
— Если я не ошибаюсь, сеньор и сеньора Рамал? — улыбнулся я, подходя к ним с показным поклоном.
Я видел, как Гарри насторожился, прислушиваясь к интонации, с которой я произнес первые слова, потом его лицо расплылось в дружелюбной улыбке. Он снял руку с плеча Ле Мир и протянул ее мне.
— Как ты сюда попал? Как ты нас нашел?
— Ты забыл дать Ле Мир вуаль, — ответил я.
Гарри посмотрел на меня, потом на свою подругу.
— Да, конечно, — согласился он, — конечно. Боже!
Как глупо! Теперь, — сказал он со вздохом, — ты, наверное, хочешь знать…
— Я ничего не хочу знать… сейчас, — оборвал я. — Уже почти шесть часов, с десяти часов вечера я сижу на идиотском осле. Мне нужен завтрак.
Бархатные веки Ле Мир поднялись.
— Здесь? — спросила она.
Я указал на место, которое можно назвать гостиницей, — дым поднимался из трубы.
Вскоре мы сидели в обеденном зале, перед нами дымился кофе. Гарри дурачился в приливе дружелюбия, а Ле Мир все время молчала. По ее поведению было заметно, что мое появление ее встревожило, чему я удивлялся.
Я с интересом смотрел на нее и все больше и больше восхищался. Было шесть утра, она не спала и только что закончила очень трудное восьмичасовое путешествие; но в первый раз я видел ее такой красивой.
Подошел хозяин, я повернулся к нему:
— Что у вас есть?
В его глазах было сожаление.
— Яйца, — сказал он как бы окончательно.
— Ах! — сказала Ле Мир. — Я хочу яйца… так… о бернуар, пожалуйста.
Мужчина посмотрел на нее и произнес одно-единственное слово:
— Жареные.
— Жареные? — с сомнением сказала она.
— Только жареные, — был непререкаемый ответ.
— Сколько?
Ле Мир повернулась ко мне, и я объяснил. Потом она снова повернулась к угрюмому хозяину с улыбкой, которая заставила его пожалеть о своей резкости.
— Что ж, тогда… жареные! — сказала она, раскатывая «р». — Принесите мне пять, пожалуйста.
Оказалось, не я один был голоден. Мы не торопясь поели и покурили и отправились в обратный путь около восьми часов.
Было часов пять, когда мы добрались до «Антлерз».
Все прошло без происшествий, но Ле Мир была совершенно вымотана, а Гарри выглядел как помятый. Это самое худшее в горных походах: подъем к вершине не окупает спуск. Мы наконец могли вздохнуть с облегчением.
Я сказал что-то вроде того, что присоединюсь к ним за обедом, и пошел к себе.
За обедом у Гарри было приподнятое настроение, он на все радостно реагировал — и на скучное, и на умное; Ле Мир была очень оживленной.
Она производила впечатление; она нисколько не обращала внимания на восхищенные взгляды Гарри.
Так оно чаще всего и случается: мужчина всегда чем-то обязан женщине, которая влечет его.
Я собирался поговорить с Гарри после обеда, но все мы были слишком усталыми, и, прослушав два или три номера, в то время как Ле Мир избавлялась от назойливости потенциальных партнеров, пожелал им спокойной ночи и отправился спать.