Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»

Строев Александр Федорович

Литературные персонажи Дон Жуан и Фауст впервые встретились в художественных текстах XIX в. [261] , но в авантюристах Просвещения, алхимиках и соблазнителях, воплотились черты их обоих. Любовь и познание оказываются синонимами, как в Библии («Адам познал Еву, жену свою»), ибо ими движет страсть к познанию нового. При этом оба они в поисках идеала губят любящих их женщин, обоих ждет страшный конец от когтей дьявола (в народных легендах черт убивает алхимика). С этой точки зрения обе легенды развивают библейскую тему плотской любви как дьявольского искуса, получающую в прозе XVIII в. и авантюрную и мистическую трактовку (так, в романе Казота «Влюбленный дьявол» юноша под руководством каббалиста вызывает черта, и тот, трижды преобразившись, является в облике юной девушки, Любви).

261

Dabezies A.Le Mythe de Faust. Paris: A. Colin, 1972.

Подобно Дон Жуану, Фауст также окружен двойниками: с одной стороны — Мефистофель,

с другой — он сам в обличье юноши. Но если Дон Жуан воплощает зло, то Фауст впускает зло в мир.

Дон Жуан и Фауст бросают вызов не только Богу, нарушая установленные им законы, переделывая созданный им мир, но и времени. Они существуют в настоящем, где нет ни прошлого, ни будущего, ибо каждое мгновение уничтожает предыдущее, стирает память о нем. Как только Фауст хочет его остановить, он гибнет.

В своем повседневном поведении молодой Казанова предстает как типичный итальянец — ловец мгновений, живущий только сегодняшним днем [262] . Напротив, пожилой Джакомо пытается запечатлеть в мемуарах ускользающие дни и годы. В отличие от Дон Жуана он помнит все, он испытывает потрясение, увидав через много лет надпись на оконном стекле в женевском трактире: «Ты забудешь и Генриетту». Венецианец остро чувствует условность отсчета времени, ибо вынужден соотноситься с двумя взаимоисключающими системами, итальянской и французской. Первая ориентирована на природу, вторая — на социальное поведение. Итальянцы в XVIII в. отсчитывают часы от захода солнца, французы — так, как это принято сейчас. Поэтому, как пишет Казанова, одним важно, что солнце заходит всегда в одно и то же время, тогда как для других важен распорядок дня, постоянное время завтраков, обедов и ужинов. Кроме того, в Венеции год начинается не 1 января, а 1 марта, и иногда Казанова невольно запутывает читателя, давая даты то по одному, то по другому календарю. Но более всего выбивает венецианца из колеи Россия, ибо солнечный цикл на севере принципиально иной, чем на юге. Зимний петербургский день для него столь короток, что он путает утро и вечер, теряет день, проспав по ошибке более суток. Белые ночи также докучают ему. Пушка Петропавловской крепости, стреляющая в полдень, его раздражает, ибо воплощает военный авторитарный режим правления, который хочет подчинить себе солнце. Потому главная реформа, которую он предложил Екатерине II и над обоснованием которой трудился на склоне лет, — это переход от юлианского к григорианскому календарю. Императрица, по его словам, отвергла проект, дабы не вызвать возмущения в стране, и предпочла систему двойных дат.

262

Poulet G.Etudes sur le temps humain, IV. Mesure de l’instant. Paris: Plon, 1968.

В мире мегамикров год в четыре раза короче земного, но время отнюдь не идет быстрее, а, напротив, останавливается, ибо там нет ни болезней, ни старости. Как показала Шанталь Тома, анализируя «Икозамерон», утопический мир, геометрически размеренный и предсказуемый, скучен: Эдем (а именно там, под землей, куда обычно помещают ад, по уверениям Казановы, находится земной рай) предстает как место заточения, подобное если не Пьомби, то замку Дуке. Поиск рая — мистическая цель масонства; но обретение его для Казановы и героев его романа оборачивается карой.

Литература и алхимия

Сила Дон Жуана — в списке его побед, сила Фауста — в договоре с дьяволом, то есть опять-таки в письменном тексте, составленном другим. Казанова сам пишет мемуары, не передоверяя дело слуге, и потому вполне логично в приключениях, связанных с алхимией и каббалистикой, он играет роль искусителя. История его взаимоотношений с маркизой д’Юрфе — это история Фауста, изложенная Мефистофелем. Дьявол по традиции ироничен и насмешлив; Казанова, с сочувственной улыбкой изображая свою жертву («Я покинул ее, унося с собой ее душу, сердце, разум и остатки здравого смысла», ИМЖ, 430), выставляет самого себя в неприглядном свете. Но чем старательнее венецианец превращает в мемуарах магический обряд в шутовской карнавал, тем больше хочется отнестись к нему всерьез. Потому что подобное «антиповедение», как говорилось выше, характерно для алхимиков, потому что определение масонской тайны, которое дал Казанова, вошло в соответствующие словари: «Тайна масонства нерушима по природе своей, ибо каменщик, владеющий ею, не узнал ее от другого, но разгадал сам […] Сумев постигнуть ее, он остерегается разделить открытие свое с кем бы то ни было, даже и с лучшим другом-каменщиком: ведь если недостало таланту проникнуть в нее, то тем более не получит он никакой пользы, услыхав ее изустно» (ИМЖ, 95). И далее Казанова продолжает: «Те, кто по бесчестью своему и нескромности не постеснялись разгласить происходящее в ней [в ложе — А. С.], все ж не разгласили главного. Да и как могли они разгласить то, что им самим неведомо? Знай они тайну, не разгласили бы и обрядов». Герман Гессе в «Паломничестве в страну Востока» формулирует это несколько иначе: тот, кто рассказывает тайну, забывает ее.

Все казановисты единодушны: Казанова — человек земной, отнюдь не мистического толка, и маркизу он попросту дурачил. Про масонские обряды он умолчал, про розенкрейцерские рассказал, выдавая их за свое изобретение и представляя полной бессмыслицей. Только после того, как был предан гласности рецепт изготовления золота, сообщенный им принцу Карлу Курляндскому, он поместил его в «Историю моей жизни». Лишь в примечании упомянул венецианец о том, как в Париже занимался алхимией с принцессой Ангальт-Цербстской, матерью Екатерины II. Но вычленим из мемуаров историю маркизы д’Юрфе и рассмотрим как повествовательное единство [263] .

Тогда мы получаем возможность, во-первых, по-новому прочесть ее в контексте «Истории моей жизни» и «Икозамерона», сопоставив с аналогичными эпизодами, а во-вторых, сравнить со схожими сюжетами в алхимических и розенкрейцерских легендах, а также в литературных сказках XIV–XIX вв.

263

Исторический разбор их отношений см.: Compigny de Bordes A.Casanova et la marquise d’Urf'e. 1757–1763. Paris: Champion, 1922.

В век Просвещения масонство было по преимуществу мистическим, и многие ложи (в том числе русские, входившие в систему Мелиссино) всерьез занимались алхимией. Это подразумевало не только химические опыты, но и духовное совершенствование. Целью было получение философского камня, способного исцелять «прокаженные» металлы, превращая их в благородное золото, а кроме того — универсальной панацеи, или жидкого золота, врачующего все болезни и в идеале дарующего бессмертие. По сути, это одно и то же вещество в твердом и жидком состоянии.

«Великое делание» предполагает четыре стадии, по числу стихий (земля, вода, огонь, воздух): черную, красную, желтую (или, реже, зеленую) и белую. Позднее их число сократилось до трех. Стадия чернения — это первичная материя, хаос, разъятие. Символически представляется либо как инцестуальный брак (соединение мужского и женского начала) и гибель плода их союза, либо как расчленение монарха или убиение его собственным сыном. Белая стадия — очищение: душа после смерти освобождается от телесной оболочки и возрождается. Белый содержит все цвета спектра, и потому он соотносится не только с луной и серебром, но и с павлином. Красную стадию символизирует солнце, это химический брак белого и красного, короля и королевы.

Превращение материи не может осуществиться без преображения духа, и потому алхимический процесс интерпретируется как инициация, очищение и преображение адепта, поиски истинного «я», приход к истине через разорение и разочарование, через духовную смерть и воскресение (наиболее подробно это сопоставление рассмотрел Карл Густав Юнг в книге «Психология и алхимия» [264] ). Старинные трактаты, как правило, высмеивают «химиков», «раздувателей мехов» («les souffleurs»), безумцев, становящихся добычей обманщиков, и превозносят истинных «философов».

264

Jung C.G. Psychologie et l’alchimie. Paris: Buchet — Chastel, 1970.

В истории маркизы д’Юрфе соединяются два сюжета: эротическая и мистическая инициация юноши (т. е. самого Казановы), обретающего тайное знание и супругу-мать, и метаморфоза, превращение старухи в юную красавицу. Французская литературная сказка использует сходную конструкцию (с переменой ролей) с конца XVII в., начиная от «Рике с хохолком» Шарля Перро: после свадьбы девушка обретает ум, а подземный король — красоту.

Представим действующих лиц. Жанна д’Юрфе, урожденная Камю де Пуэнкарре (1705–1775), была любовницей Регента, Филиппа Орлеанского. В 1724 г., за год до рождения Казановы, она вышла замуж за Луи-Кристофа де Ларошфуко. Муж закрывал глаза на любовные увлечения жены, удовольствовался объяснением, что дети, родившиеся в его отсутствие, зачаты от стихийных духов (ибо все в роду, начиная с алхимика Анн д’Юрфе, увлекались оккультными науками), и дабы вовсе ей не докучать, погиб на войне. Маркиза была богата и скупа, удачно спекулировала ценными бумагами. Поссорившись с дочерью, она затеяла против нее судебный процесс. В 1757 г., когда она познакомилась с Казановой, ей было 52, ему — 32 года. В мемуарах венецианец представляет ее семидесятилетней старухой, уточняя, что она была «красивая, но такая, как я сейчас», вводя тем самым тему двойничества. В эту пору Казанова находится в зените славы: совершив побег из венецианской тюрьмы со свинцовой крышей (Пьомби), он приезжает в Париж, где благодаря покровительству кардинала де Берниса и собственной предприимчивости становится финансистом, фабрикантом и секретным агентом французского правительства. Венецианец организует лотерею Военного училища, заводит шелковую фабрику, совершает инспекционную поездку в Булонь и две — в Голландию, где добывает денег для казны. Он богатеет, добивается французского подданства. Он сознательно создает себе репутацию человека солидного и состоятельного, избегая упоминать о-прежних своих успехах в роли врачевателя.

Увертюра. Познакомившись с графом де Латур д’Овернем, Казанова сперва прельщается его юной любовницей Бабетой, но после уже поминавшейся сцены в карете делается его приятелем. Из-за острой шутки граф вызывает венецианца на дуэль и получает удар шпагой: дружеские, почти любовные отношения скрепляются кровью. Неделю спустя Казанова вылечивает графа от ломоты, начертав ему на бедре знак Соломона, и тот знакомит его со своей теткой, маркизой д’Юрфе.

Завязка. Маркиза показывает Казанове богатейшую алхимическую библиотеку и прекрасно оборудованную лабораторию, где произрастает химическое «дерево Дианы», а под атанором горит неугасимый огонь. Она уверяет, что владеет философским камнем, но Казанова пускает в ход испытанное оружие — каббалистику. Молниеносно делая вычисления и составляя математические пирамиды, венецианец получает от своего духа. Паралиса, ответ на любой вопрос. Маркиза д’Юрфе решает, что она не сможет достичь высшего знания, если не превратится в мужчину, и что Казанова один способен ей помочь. Она дает званые обеды, на которых венецианец знакомится с друзьями маркизы и устраняет конкурентов, которые могли бы соперничать с ним в знании наук оккультных (Сен-Жермен) или любовных (король щеголей д’Арзиньи), а заодно вытесняет всех близких ей людей (трапезы предстают как поединки). Слуги принимают его за мужа; венецианец и маркиза обмениваются клятвой розенкрейцеров.