Авантюристы
Шрифт:
Священное Копье!
На Него опирался Иисус Навин, наблюдая, как рушатся стены Иерихона. Его метнул в юного Давида царь Саул, с Ним не расставался Карл Великий, Его хозяином объявил себя Фридрих Барбаросса…
С каждым новым владельцем Копье обретало все большую силу, и целые народы преклонялись перед этой силой, способной творить и великое добро, и невероятное зло.
И вот теперь Копье, не желая оставаться во мраке подземелья, вышло на свет, чтобы найти себе новую жертву. И не успело стихнуть рычание грома, как Оно нашло ее…
Трещинский смахнул с глаз капли дождя и взгляд его упал на холодный блик света, коснувшийся священного жала в руке Сергея. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Левушка смертельно побледнел и отшатнулся, словно пытаясь увернуться от этого блика, от этого жала.
— Ты не должен! Оно мое! — закричал Трещинский, однако Копье уже сделало свой выбор.
Позже ошеломленный Нарышкин утверждал, что Наконечник сам вырвался из его руки. Как бы там не было, но Копье Гая Кассия Лонгина со свистом рассекло воздух и впилось в грудь человека, который так страстно хотел обладать бесценной реликвией, что шел к этому обладанию по трупам ни в чем не повинных людей.
Трещинский пошатнулся.
У Сергея в мозгу, словно выжженные каленым железом, стали всплывать когда-то слышанные слова и складываться в строчки.
«Но так как была пятница, Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий, просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. Итак, пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его…».
Левушка снова пошатнулся и растянул тонкие губы в кривой улыбке, запекающейся на его белом как мел лице.
— Да воззрят… на того, Которого пронзили… — прохрипел он, булькая кровью.
— Не обольщайся, Лева, вечная жизнь тебе в отличие от Него не уготована, — сказал Сергей, почувствовав сострадание к умирающему врагу. — Но, как знать, может, Он тебя и простит?
Трещинский стекленеющими глазами посмотрел на торчащий из его груди наконечник и, усмехнувшись, отрицательно покачал головой:
— Иди ты… знаешь куда …моншер! — давясь кровью, выплюнул он, выронил саблю и показал холеным пальцем на мокрые булыжники мостовой, по которой неслись по направлению к Босфору потоки грязной воды.
— Моя сковородка…там, в самом низу…уже греется, — пробулькал он с мрачной иронией, коченеющими руками вырвал из груди Копье и бездыханный повалился на мостовую. Мощный поток подхватил его и вместе с грязью и мусором стамбульских улиц медленно потащил вниз. Еще ниже…
В конце улочки раздался истошный женский крик, наполненный болью и яростью. Это была «Анастасия Нехлюдова».
— Убейте их всех!
Схватка была недолгой. Нарышкин успел выхватить из мутного потока Наконечник и один из нападавших с рассеченным лицом тут же забарахтался в воде. Копье, испившее свежей крови, как будто само выбирало себе жертву. Нарышкина охватил священный трепет, который, похоже, передался и нападавшим. Во всяком случае, близко подойти те уже не рискнули, несмотря на крики разъяренной женщины. Посовещавшись, они повернулись и растворились в одном из боковых проулков. Сергей оглянулся. Тылы удачно прикрывали Терентий с Заубером. Дядька вовсю размахивал киркой, и подступиться к нему было опасно. Иоганн Карлович также успешно отбивался от двух нападавших. Видя бегство части своего воинства, головорезы сделали то же, что их приятели — развернулись и показали пятки.
— Стойте, трусы, куда вы? — в отчаяньи кричала Анастасия, но ее никто не слушал.
— Похоже, наша взяла, а, Карлыч? — с содроганием глядя на Копье и все еще не веря в то, что произошло, спросил Нарышкин.
Заубер обернулся, и в этот момент хлопнул негромкий выстрел.
Анастасия отбросила в сторону разряженный пистолет и, пошатываясь, последовала за убегавшими башибузуками.
Иоганн Карлович прислонился к стене и медленно сполз на мостовую. Поток тут же образовал возле него пенные буруны. Рука, которую Заубер почему-то прижимал к левому боку, вся оказалась в крови.
— Это есть шлехт. Простите, меня, кажется, задевайт, — виновато улыбнулся он.
К отплытию контрабандистов и Мони компаньоны все же успели. Нарышкин дотащил немца на себе. И хотя рана Заубера была перевязана сорочкой Нарышкина, он потерял много крови и был очень бледен.
— Нужно найти доктора! — Сергей был в замешательстве. Можно ли брать немца в море?
— Не надо доктора. Я справиться. Рана не есть глубокая. Просто крови немножко потеряль, — говаривал товарища Заубер. — Ты не сметь рисковать тем, что у тебя в тележка. Надо отплывайт немедленно.
Сергей, скрепя сердце, подхватил немца, дядька вкатил по сходням тележку, вслед за ними поднялась на борт и Катерина.
— Ну и ловкий же Вы человек, Сергей Валерианович, из всякой пертурбации выйдите. А я так сразу решил: побегу, чтоб паруса подымали, чтоб значит…
Договорить Моня опять не сумел, поскольку получил увесистую оплеуху.
— Да что Вы деретесь, как скаженный?! Нельзя Вам и слово сказать! Эй, там, отплываем! — заорал на подряженных контрабандистами моряков-греков Моня. — Отдать концы!
По камням пристани загрохотал экипаж. Из кареты выпорхнула рыжеволосая турчанка.
— Сергей! Серьёжа! — во весь голос закричала женщина и призывно замахала руками.
Но шхуна, медленно набирая ход, уже двинулась из гавани на север.
— Кто это? — сурово спросила Катерина у Сергея.
— Это одна знакомая француженка. Она… — договорить Нарышкин не успел: Катерина влепила «грозе морей», обладателю сокровищ и победителю в дуэли звонкую пощечину, а сама в рыданиях упала на сваленные на палубе мешки.