Аватара. Фантастический роман
Шрифт:
Куртьё взглянул на меня с грустной иронией.
— Не подумай, Виктор, что я ненормальный. Во многом я разумный эгоист. И не считаю себя оторванным от жизни. Но пойми: получив от судьбы с момента рождения так много — богатство, возможность поездить по земному шару, — я искренне хочу отдать взамен на пользу человечества свои знания, силы, наконец, свои деньги и умение использовать способности других людей на общее благо!
— Простите, профессор, ваши слова невольно вызвали у меня два сравнения. Первое — из восточной мифологии. У индусов, как вы, конечно, знаете, есть понятие «аватара»…
— Когда божество спускается на землю, воплощается в смертное существо, чтобы «спасти мир», восстановить закон и добродетель, — перебил меня Куртьё. — Что ж, сравнение весьма лестное. Ненавижу зло! Зло, которое порождает как отдельный человек, так и большая группа людей, из-за чего миллионы других обречены на голод, безработицу, нищету. Я считаю, что голод и нищета не
— Моя бабушка Александра, которую вы, оказывается, знали, рассказывала мне об одном русском богатыре. Он был необыкновенной силы и всегда побеждал своих врагов. Но однажды ему предложили поднять с земли небольшую сумочку. Богатырь попытался это сделать, но надорвался и умер. В той сумочке была заключена вся земная тяжесть.
— Понял, Виктор. Ты хочешь сказать, что я взялся за дело, которое одному человеку поднять невозможно. Может быть, ты и прав. Но ничего не делать тоже нельзя! — Куртьё остро взглянул на меня. — Моя большая любовь к человечеству, Виктор, не исключает безжалостной борьбы с теми, кто становится на моем пути и, как хищник, затаившийся в зарослях, приготовился к прыжку, чтобы запустить когти в мой затылок. Таких я вынужден уничтожать. В конце концов, жизнь есть борьба, и нужно уметь постоять за себя и свои идеалы.
Профессор помолчал. Потом, глядя мне в глаза, продолжал:
— Все это я говорю потому, что сегодня тебе предстоит участвовать в операции, которая закончится уничтожением людей — тех самых, которые заслали к нам Леграна. Если мы не убьем их, они уничтожат нас. Они признают только силу. Банда Гверини не страшна. У нее мы отобьем охоту совать нос в наши дела. Но Гверини, конечно, выполняет чей-то заказ. В конце концов, для самих марсельских бандитов наша фирма интереса не представляет, однако известно, что Гверини тесно связан с «Триадой» — крупным международным гангстерским синдикатом. Видимо, разгадку засылки к нам разведчика следует искать в «Триаде». Придется, в свою очередь, заслать туда наших людей. Только «Триаде» мы тоже не нужны. Остается предположить, что кто-то дал заказ синдикату «пощупать» нас… Я предельно откровенен с тобой, Виктор, и не спрашиваю твоего согласия на участие в операции. Полагаю, что ты с нами.
— Хорошо, — выдавил я, а про себя подумал: «А что бы произошло, скажи я «нет»?»
Впрочем, я неожиданно понял, что люди, заславшие к нам лазутчика, — скорее всего гангстеры, а поэтому и мои личные враги. Куртьё — великий ученый, и то, что он сделал в науке, достойно всяческого поощрения, а не уничтожения. К тому же я с детства ненавидел бандитов, гангстеров — всех тех, кто, пользуясь силой, навязывает свою волю слабым и глумится над ними. И я немало получил в жизни синяков, заступаясь за беззащитных.
Однажды мне пришлось участвовать, не желая этого, конечно, в довольно серьезной истории. Я учился в университете и как-то вечером провожал домой свою сокурсницу. Дело было в 16-м округе Парижа. Мы вышли из метро и углубились в тихий, безлюдный переулок. Это был квартал для обеспеченных людей. Обычно здесь не хулиганят. Сначала я подумал, что эти трое пришли из Булонского леса, находившегося рядом, где, видимо, рыскали в поисках неожиданной добычи. Они были пьяны, и у них были ножи. Возникли они перед нами внезапно из какой-то ниши в стене. Чувствовалось, что это не профессионалы, просто им хотелось позабавиться. Упиваясь своей силой, наглостью и безнаказанностью, они прижали нас к стене, и только тут я заметил на противоположной стороне улицы тихо урчавший «ситроен» последней модели. «Это не шпана из Булонского леса, — пронеслось в голове. — Это бандитствующие сынки, ищущие острых ощущений». Я знал эту публику — наглые, трусливые и безмерно жестокие. Они могли пойти на бессмысленное убийство. В нашем неблагоустроенном обществе насилие стало одной из наиболее доступных форм самоутверждения.
— Вот что, юноша, — заявил тот, кто был в центре, — мы заберем у тебя всего-навсего кошелек и твою курочку. Кошелек ты вынешь из кармана добровольно. Курочка пойдет с нами также добровольно. Ничего плохого, с точки зрения развития человечества, мы ей не сделаем… — И он довольно загоготал.
Меня стало трясти. Это еще больше развеселило нападавших. Тогда я полез руками в правый и левый боковые карманы куртки якобы в поисках кошелька, неожиданно вынул маленькие черные пистолеты и выстрелил в лица тех, кто стоял слева и в центре. Пистолеты были всего лишь безобидной имитацией «вальтера» и заряжались шестью пистонами каждый. Из них нельзя было ни убить, ни даже ранить. Однако в стволе каждого пистолета находился картонный патрон со слезоточивым порошком, который при выстреле распылялся метра на два вперед. Оба бандита взвыли от острой боли в глазах, а я сделал шаг вправо и, направив теперь уже абсолютно безвредные пистолеты на обалдевшего третьего,
— Сейчас я вызову Жоржа, — прервал мои воспоминания Куртьё, — и он объяснит тебе, что следует делать.
Худощавому, подтянутому парижанину Жоржу Ривэ я симпатизировал. Мы с ним иногда совершали совместные прогулки (думаю, у него было задание профессора подружиться со мной) и болтали о всякой всячине. Парень он был веселый, знал массу занимательных историй из парижской жизни начиная от Бурбонов и кончая нашими днями.
Особое место в его рассказах занимали истории о Сопротивлении. Дело в том, что отец Жоржа был активным участником Сопротивления. Когда немцы оккупировали Париж, старший Ривэ учился в Сорбонне. В то время студенты активно распространяли в Латинском квартале [11] подпольные листовки, в которых издевались над оккупантами и их приспешниками. Одну из таких листовок, сохраненную отцом, Жорж показал мне. В ней было написано: «Настоящий ариец должен быть таким же белокурым, как Гитлер, таким же стройным, как Геринг, таким же молодым, как Петэн, и таким же порядочным, как Лаваль…» Гитлер, как известно, к арийцам-блондинам не относился, Геринг поражал своей толщиной, Петэну было 84 года, а подлость предателя Лаваля вошла в поговорку.
11
Л а т и н с к и й к в а р т а л — район, где находится Парижский университет.
Позднее отец Жоржа сблизился с коммунистами и полностью ушел в подполье, затем перебрался в маки. Отец был для Жоржа непререкаемым авторитетом и сумел передать сыну свою принципиальность, ненависть к фашистам и стремление быть порядочным во всех своих поступках. Правда, порою Жорж казался мне немножко Робеспьером. Но самое удивительное, что его робеспьеризм уживался с веселостью натуры, умением интересно рассказывать всякие истории и анекдоты. Среди них действительные и вымышленные случаи из жизни генерала де Голля, о которых Жорж знал со слов отца, пользовались большой популярностью у слушателей. В рассказах Жоржа особенно доставалось одному из участников Сопротивления — Бидо, занявшему после освобождения Парижа пост министра иностранных дел. Дело в том, что лидер католического Народно-республиканского движения, ставший впоследствии одним из руководителей ОАС, [12] имел непозволительное пристрастие к спиртному, из-за чего нередко почти полностью терял работоспособность после обеда…
12
О А С — секретная вооруженная организация: нелегальная военно-фашистская террористическая организация, созданная французскими ультраколонистами в начале 60-х годов с целью не допустить предоставления независимости Алжиру.
— Однажды, — рассказывал Жорж, — вернувшись с де Голлем из заграничной поездки, Бидо должен был докладывать парламенту о ее результатах. Министр иностранных дел поднялся из-за стола президиума и нетвердым шагом направился к трибуне. Упершись в нее руками, Бидо внимательно оглядел зал и неожиданно изрек: «Я не знаю, куда мы идем… Но мы там будем!» И рухнул на пол…
Другую запомнившуюся мне историю с Бидо я услышал во время послеобеденной прогулки с Жоржем по парку, когда предложил своему спутнику приступить после моциона к изучению сложной темы, заданной нам Куртьё. Речь шла о механизмах старения организма, о взаимосвязи старения и роста, о соотношении старения и деятельности эндокринной системы. Куртьё просил, чтобы мы попробовали разобраться в механизмах старения насекомых, у которых стареют только имаго — особи, находящиеся на конечной стадии развития. Другими словами, насекомые начинают стареть тогда, когда у них появляются крылья и способность к размножению. Личиночные стадии, или стадии нимф, — самоподдерживающиеся системы, стремящиеся к завершению метаморфоза. Куртьё спрашивал нас: как долго личинки могут оставаться самоподдерживающимися равновесными системами при задержке метаморфоза на неопределенно длительный срок? И какими при этом будут механизмы старения? Я понимал профессора: он стремился четко разобраться в общих закономерностях развития живой природы, чтобы резко затормозить процесс старения любого живого организма, включая человека. Итак, я предложил Жоржу вернуться в лабораторию и начать новую тему.