Шрифт:
Пролог
Судья мистер Эван Гилп был очень не в духе. Невыносимо болело за грудиной. Он с трудом поднялся утром с кровати, отказался от завтрака, гневно ткнул в живот старого слугу Аарона за какое-то промедление и с раздражением выхватил у того из рук перчатки и шляпу. Когда мистер Эван в наемном экипаже отправился на судебное слушание, домашние с легким облегчением перевели дух: ничего, отойдет хозяин. Работа всегда приводила его в состояние сосредоточенного спокойствия.
Только не в этот раз. Боль нарастала, сердце колотилось с безумной
Писец, противно шмыгая простуженным носом, подал судье мантию и парик и был нещадно отодран за ухо. Даже, кажется, чуть полегчало. Все, пора за работу. Слушается дело против Генри Картера.
Судья устроился в своем кресле, постарался принять позу, в которой боль не казалась такой ужасной, и оглядел зал. Дело не громкое, зрителей практически нет, всего один газетчик – пронырливый Джо. За исключением случайных зевак, сидят только представители пострадавшей стороны и их друзья: приказчик Питер Дайсон, старик Энтони Голдман с шестнадцатилетней дочерью Элис Голдман и его коллеги по цеху торговцев.
На отдельной скамье под охраной полисмена сидит изрядно исхудавший, небритый обвиняемый Генри Картер. От острого взгляда судьи не укрылось, что Элис и Генри постоянно переглядываются.
Старый судья нахохлился в своем кресле и привычно дал знак начинать. Прикрыв усталые глаза и стараясь не обращать внимания на жар и боль в груди, мистер Эван Гилп слушал уже известные ему обстоятельства дела:
– Двадцать третьего сентября сего года мистер Голдман вместе с пострадавшим приказчиком Питером Дайсоном засиделись допоздна за делами на втором этаже здания, где на первом этаже размещается лавка колониальных товаров, а наверху – жилые личные комнаты и кабинет. Примерно в двадцать часов мистер Голдман проследовал в магазин на первый этаж по винтовой лестнице, ведущей из коридора. Магазин на тот момент был уже закрыт. Мистер Голдман отсутствовал примерно двадцать пять минут. Когда он вернулся, то застал в кабинете беспорядок, на полу в луже крови лежал приказчик, а сейф с денежными средствами и драгоценностями оказался вскрыт и пуст.
Из допроса Майкла Вильямса, владельца дома напротив, следует, что он видел примерно в двадцать часов тридцать минут мужчину, торопливо проходившего мимо дома потерпевших. В сумерках господину Вильямсу все же удалось рассмотреть, что это Генри Картер – помощник лекаря, студент медицинского факультета.
Кухарка Эмми из соседнего дома, принадлежащего уважаемому мистеру Хопкинсу, заявила, что она видела Генри Картера, идущего в сторону дома мистера Голдмана. Это было примерно в девятнадцать часов пятнадцать минут, она в это время обычно подает ужин хозяевам. Мистера Генри Картера она и раньше часто видела выходящим из дома Голдманов.
Мистер Бичер, проезжавший в своей коляске мимо дома с магазином колониальных товаров, видел фигуру мужчины, который торопливо завернул за угол Гарден стрит. Он не совсем уверен в правдивости своих слов, но не исключает, что, судя по фигуре, человек в темном плаще мог быть Генри Картером.
При этих словах дотоле безучастно сидевший Картер вдруг выкрикнул:
– Неужели я один хожу в темном плаще? Неужели я один хожу по этой улице? Причем, в темноте?
Страдающему судье пришлось пошевелиться и прикрикнуть на обвиняемого, призывая того к порядку. Шаткое равновесие в теле было нарушено, и судья чуть не застонал от нового приступа жгучей боли в груди.
– Ах, мерзавец, Картер. Кто его просил кричать? – мелькнуло в голове страдальца.
С этой минуты боль уже не отпускала ни на секунду. Накатывали приступы страха перед скорой смертью. Мимо сознания судьи прошли ответы на вопросы о том, что делал Картер в течение дня, когда пришел домой, как относится к мистеру Голдману и почему принят в этом доме. Соблюдая процедуру проведения суда, страдающий мистер Гилп находил в себе силы задавать нужные вопросы, но ответы до сознания не доходили. Вызванного для дачи показаний пострадавшего Энтони Голдмана он не слышал совсем.
Он только со страдальческим выражением лица смотрел на огромную муху, то важно ползущую по столу, покрытому зеленым сукном, то с громким жужжанием летающую вокруг чернильницы, и мечтал, чтобы все это быстрее закончилось.
Когда присяжные удалились совещаться, судья с трудом вылез из-за стола и вышел в помещение писцов, примыкающее к залу суда, гневным движением руки выгнал всех из комнаты и растянулся на лавке. Боль не проходила. Неужели придется идти к этому выскочке Роджерсу, который опять будет уговаривать отказаться от мяса и вина? Надо менять доктора. Наверняка, есть лучшие доктора, которые не выдвигают столь кощунственных требований.
Весь гнев судьи обратился на негодяя Картера, который не к месту выкрикнул свои глупости и вынудил резко оборвать его. Прохвост, бездельник, мошенник! Бедняга Питер Дайсон едва оправился после того удара, а теперь этот мерзавец и до самого судьи руки дотянул. В горящей жаром груди разгоралось пламя гнева против несчастного обвиняемого.
Когда судью после перерыва позвали в зал суда, он был уже готов наказать подсудимого с максимальной строгостью. Пропустив мимо ушей все доводы присяжных о недостаточно тщательно проведенном расследовании, судья с изуверской мстительностью изрек приговор:
– Виновен. Каторжные работы, семь лет. Секретарь суда, подготовьте решение.
В звенящей тишине зала прозвучал резкий женский вскрик, заставивший сжаться сердце страдальца, глухо упала на пол скамья, с которой соскочил уже осужденный Картер, да раздался нестройный гвалт голосов присяжных. Кто-то из них, кажется, Нэд Трутт и Фил Фицжеральд почти одновременно выкрикнули:
– Протестую!
– Ну, и протестуйте, бездельники, – молнией пронеслась мысль в голове, вызывая желание съежиться от ответной боли в груди.