Австро-Венгерская империя
Шрифт:
Теперь перед Францем Иосифом стояла одна важнейшая проблема — внутриполитическая: сохранение единства дунайской монархии, создание гармоничного центральноевропейского государства, не отягощенного сверхзадачами установления своего господства на сопредельных территориях. В конце концов, нет худа без добра: неудачные войны 1859 и 1866 гг. привели к тому, что «итальянский и немецкий национальные вопросы отныне практически перестали быть внутренним фактором существования [монархии]. Империя избавилась от тяжкого бремени, исчезла та раздвоенность и неуверенность, которую постоянно ощущали немцы Австрии, будучи... органической частью германской общности. Уход Австрии из Германии явился первой
Тем не менее поражение в «семинедельной войне» не только почти на полстолетия подорвало веру австрийских правящих кругов в боеспособность своей армии, но и породило чувство глубокого пессимизма у самого императора. Вскоре после битвы при Садовой он писал матери: «Когда весь мир против вас, когда у вас нет друзей, шансов на успех мало, но нужно... исполнить свой долг и уйти с честью». До конца своей долгой жизни Франц Иосиф I остался верен этому печальному кредо. 1866 год стал началом Goetterdaemmerung австрийского дома, хотя впереди у габсбургской монархии было еще несколько десятилетий относительно благополучного существования.
Печальные вести приходили в Вену в 1866 г. не только с театра военных действий в Богемии, но и из далекой Мексики, где разворачивалась очень необычная политическая драма. Ее главным героем был эрцгерцог Максимилиан — один из двух Габсбургов XIX в., жизнь и особенно смерть которых оказались окружены романтическим ореолом (вторым было суждено стать кронпринцу Рудольфу).
В ночном саду под гроздью зреющего манго Максимилъян танцует то, что станет танго.
Тень возвращается подобьем бумеранга,
Температура, как под мышкой, тридцать шесть...
(Здесь и далее в этой главе — отрывки из стихотворения И. Бродского «1867», цикл «Мексиканский дивертисмент»)
Честолюбие с детства было наиболее выразительной чертой характера эрцгерцога. Макс, как называли его в семье (хотя официально его первым именем было Фердинанд — в честь дяди-императора), отличался от старшего брата более открытым и живым нравом, умел располагать к себе людей и быть душой общества. Эрцгерцогиня София призналась как-то, что из четырех своих сыновей наибольшее уважение она испытывает к Францу Иосифу, но душой сильнее всего привязана к Максимилиану.
Участь второго сына явно тяготила Макса, и в 1853 г. это послужило причиной первой серьезной размолвки между братьями. После того как в Вене некий мадьярский подмастерье, фанатичный сторонник Кошута, напал на молодого императора во время прогулки и нанес ему довольно серьезное ножевое ранение, Максимилиан — в ту пору наследник трона — так быстро примчался в столицу, что это вызвало гнев начавшего поправляться Франца Иосифа. Впоследствии напряжение в отношениях между императором и эрцгерцогом то и дело прорывалось наружу. Макс выставлял напоказ свой либерализм и пользовался симпатиями многих противников консервативного Франца Иосифа.
Кроме того, эрцгерцог был умен, энергичен и обладал способностями к государственной деятельности, что вызывало у императора некоторую ревность. Так, заслугой Максимилиана была модернизация австрийского флота на Адриатике, следствием которой стала победа над итальянской эскадрой в 1859 г. Выше уже говорилось о том, какие усилия предпринимал эрцгерцог для укрепления австрийских позиций в Ломбардо-Венеции и как тяжело переживал он свою неудачу в качестве императорского наместника.
Максимилиан мечтал о короне — если не австрийской (надежды получить ее после рождения кронпринца Рудольфа стали призрачными), то какой-либо другой. Честолюбие эрцгерцога разжигала его супруга, дочь бельгийского короля Леопольда I Шарлотта. При венском дворе эта пара особой любовью не пользовалась, тем более что у Шарлотты не сложились отношения с императрицей Елизаветой. Значительную часть времени супруги проводили в построенном Максимилианом великолепном замке Мирамаре в окрестностях Триеста. Именно там эрцгерцог впервые услышал о планах части мексиканской политической элиты установить в своей стране монархию и о том, что с подачи Наполеона III мексиканские монархисты рассматривают Максимилиана в качестве возможного кандидата на престол.
Французский император, с которым у Макса, в отличие от его брата, установились доверительные отношения, плел сложную внешнеполитическую интригу. Мексика, где на протяжении нескольких десятилетий шла гражданская война, сильно задолжала ряду европейских стран, в первую очередь Франции. С помощью экстравагантного монархического проекта Наполеон III рассчитывал заставить мексиканцев расплатиться по долгам, а заодно и установить в этой обширной и потенциально богатой стране режим, дружественный Франции. Император мечтал сделать Мексику своим заокеанским плацдармом, откуда французское и вообще европейское влияние могло бы распространиться по всей Латинской Америке — в противовес набиравшим силу Соединенным Штатам. Момент для осуществления этой затеи представлялся довольно удачным: в США с 1861 г. шла война между Севером и Югом, так что резких шагов со стороны Вашингтона пока можно было не опасаться.
С Латинской Америкой у австрийского дома уже были кое-какие связи: в свое время Франц I выдал одну из своих дочерей, Леополъдину, за императора Бразилии, представителя португальского королевского дома Педро I. Однако в Мексике об Австрии и Габсбургах слыхом не слыхивали. Большинство населения страны поддерживало законного президента Бенито Хуареса — наполовину индейца, выходца из нищей семьи, человека решительного и жестокого, но пользовавшегося популярностью благодаря своим планам радикальной земельной реформы. Поэтому монархия не могла опереться на широкую социальную базу: ее приверженцами с самого начала являлись лишь крупные помещики-латифундисты, часть офицерского корпуса, церковь и немногочисленные зажиточные горожане. Территория страны, за исключением столицы Мехико и еще нескольких городов с окрестностями, находилась под контролем сторонников Хуареса.
Решение мексиканского конгресса об установлении монархии и приглашении Максимилиана на трон оказалось, по сути дела, фикцией. Реальной силой в руках новоявленного императора был лишь французский экспедиционный корпус, от которого в решающей степени зависела судьба монархического режима. Вряд ли Максимилиан сознавал это, давая согласие принять корону далекой и совершенно не известной ему страны. Тем более авантюристическим выглядит его решение, продиктованное, с одной стороны, честолюбием, а с другой — характерным для многих Габсбургов сознанием собственного высокого предназначения.