Шрифт:
Анатолий Федорович Кони
АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ ФРАГМЕНТ
МЕМУАРЫ
Октябрьская революция застала меня в звании первоприсутствующего в общем собрании кассационных департаментов сената и в должности члена Медицинского совета, т. е. высшего врачебного учреждения в России. Когда оба эти учреждения были упразднены, пришлось искать применения своих душевных сил, знаний и опыта долгой жизни.
Поэтому я с особой готовностью откликнулся на предложение Первого и Второго Петербургских университетов занять в них кафедру учения об уголовном суде, а также Института живого слова о чтении в нем курса ораторского искусства с участием и в практических занятиях по последнему.
Пятьдесят шесть лет назад я был оставлен при Московском университете для приготовления к занятию кафедры уголовного права, вследствие одобренного советом юридического факультета и напечатанного затем в "Университетских
Пришлось поступить на службу сначала в незадолго пред тем преобразованный государственный контроль, где - к слову сказать - нашли себе работу многие из тогдашних литераторов, - и затем в только что открытые судебные установления и иметь счастье участвовать во введении Судебной реформы в Петербургском, Московском, Харьковском и Казанском судебных округах. По пути подчас очень трудного служения делу правосудия, по крайнему своему разумению, мне пришлось два раза быть преподавателем судопроизводства в Училище правоведения и в Александровском лицее. Но многие условия и обстановка этих учреждений не давали мне забыть несбывшуюся мечту о кафедре в университете перед свободными слушателями из широкого моря житейского. Эта мечта меня не обманула.
Несмотря на многие условия переживаемого времени, сводящие у многих всю мысль к "хлебу насущному" в буквальном смысле слова, я встретил в учащейся молодежи обоего пола несомненную жажду знания и интерес к нему, причем не раз пришлось испытывать отрадное чувство духовной связи лектора со слушателями. Во Втором университете я читал с осени 1918-го по 1920 год, а затем этот университет был упразднен. В коренном Петербургском университете я читаю до последнего времени, причем с прошлого года мне пришлось заменить и безвременно скончавшегося профессора Розина. Несмотря на отрадное чувство, выносимое мною из аудитории, в 1919 году я был поставлен в невозможность продолжать в ней мои чтения, так как застарелый перелом ноги при падении из поезда Сестрорецкой железной дороги вызывает у меня все более увеличивающуюся тяжелую хромоту, которая препятствует мне безболезненно и свободно ходить пешком и вынуждает даже на короткие расстояния и для подъема на лестнице запасаться двумя костыльками. Отсутствие извозчиков и полная невозможность по моему физическому состоянию втискиваться, висеть и выпихиваться при пользовании трамваем заставили меня с грустью прийти к мысли покинуть мою аудиторию на далеком от меня Васильевском Острове, о чем я объявил в 1919 году моим слушателям. Однако совершенно неожиданно я получил уведомление, что, по распоряжению Комиссариата просвещения, с целью облегчения моих поездок на отдаленные расстояния для чтения лекций, мне будет присылаться по моему предварительному заявлению лошадь. Оказалось, что мои слушатели обратились в Комиссариат с письменною, а затем и словесною просьбою о доставлении им возможности меня слушать предоставлением мне средств передвижения. Трогательная необычность этого шага и, быть может, мое ошибочное мнение о приносимой моими чтениями некоторой пользе побудили меня изменить мое намерение покинуть университет, тем более что пользование таким средством передвижения не было связываемо ни с какими ожидаемыми от меня обязательствами.
В Институте живого слова я читаю с 1918 года теорию ораторского искусства и историю этого искусства в России, имея, в особенности в последний год, многочисленную аудиторию, из среды которой некоторые слушательницы проявляли особую даровитость в искусстве владения живою речью и ее постройкою. В этом же институте в течение 1919 и 1920 годов я читал курс "этики общежития", повторив его затем в Доме просвещения при Мурманской железной дороге и в сокращенном виде в Институте кооператоров.
Общие начала этики преподаются большею частью в виде отрывков из истории философии и не особенно удерживаются в памяти, а между тем неотложный труд и тревоги практической жизни требуют немедленного ответа на возбуждаемые ею вопросы, ожидающие фактического разрешения в различных областях деятельности. Поэтому я наметил и разработал особый курс под общим названием "этики общежития". Он состоит из краткого обзора нравственных учений выдающихся мыслителей и из посильного разрешения вопросов, возникающих в областях: судебной (учение о поведении судебного деятеля), врачебной (врачебная тайна, явка к больному, откровенность с ним, гипноз, вивисекция и т. д.), экономической (различные источники дохода), политической (свобода совести, веротерпимость, права отдельных народностей и их языка и т. д.); в области общественного порядка (развлечения и жестокие зрелища); литературы, искусства и театра; в областях воспитания и личного поведения.
Одновременно с этим я читал лекции преимущественно по истории русской литературы и по истории русского суда по приглашению разных просветительных учреждений и в просветительных отделах Виндаво-Рыбинской ж. д., библиотеки имени Григоровича и в доме имени Герцена, сопровождая эти чтения моими личными воспоминаниями о Толстом, Некрасове, Достоевском, Гончарове, Писемском, Апухтине, Соловьеве, Кавелине и Тургеневе. В школе русской драмы пришлось прочесть несколько лекций по истории русского театра в XIX веке и о выдающихся артистах второй его половины; а в Музее театров на выставке в память Мартынова передать личные воспоминания о великом артисте; предполагаю прочесть об И. Ф. Горбунове, скончавшемся 25 лет назад, когда осенью настоящего года будет открыта выставка в его память. Рядом с этим я участвовал в устроенных Домом литераторов чтениях в память Пушкина и скончавшегося недавно Венгерова и прочел ряд ежемесячных публичных лекций до июля настоящего года в Доме литераторов и его отделении в Физическом институте Петербургского университета и в Доме искусства, между прочим, "о психологии памяти и внимании"; "о самоубийстве"
("Житейские драмы" и "Гамлетовский вопрос"); "о порче русского языка"; "об отношении Толстого к суду"; "о Мертвом доме и Сахалине" и "о русских ораторах". Наконец, на Педагогических курсах в Аничковом дворце я читал в 1919 и 1921 годах лекции "о старом Петербурге"
и связанных с последним исторических и биографических воспоминаниях. Могу еще упомянуть об отдельных чтениях по литературе - в Доме ученых и в Невском народном университете, обслуживающем интересы пригородного населения, которые, к большому моему сожалению, мне не пришлось продолжать за чрезмерною дальностью расстояния, а также о ряде чтений в Тенишевском зале и др.
Из письменных работ мною написаны некрологи Гиршмана, Давыдова, Молчанова, Полонской, Евгения Трубецкого и др.; предисловие к изданию "Тургенев и Савина"; статьи для двух педагогических журналов; отрывок из моих мемуаров о "Петре IV" (графе П. А. Шувалове) в "Голосе минувшего" и о законе 19 мая 1871 года в журнале "Дела и дни".
Для будущего издания III и IV томов моей книги "На жизненном пути", если ему суждено состояться при моей жизни, я приготовил в окончательном виде материалы - значительно дополнил отдельное издание биографии Ф. П. Гааза и оканчиваю обработку моих воспоминаний о деле Засулич и об исследовании крушения царского поезда в 1888 году в Борках.
Должен сказать, что, ввиду моего возраста (около 78 лет) и нередких сердечных припадков, упомянутая выше работа вызывает у меня сильное утомление, но как результат вынесенных из долгой жизни "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет" доставляет мне нравственное удовлетворение и наполняет содержанием мою личную жизнь, давая возможность переносить некоторые ее грустные стороны.
В заключение, подражая английскому юмористу, к сожалению, вынужден прибавить, что известия некоторых зарубежных и русских газет о моей смерти лишены достоверности, а сопровождающие их, как мне говорили, некрологи несколько преждевременны.