Автобиография
Шрифт:
А какое волнение охватывает всех домашних накануне экзамена! Родители не спят ни днем, ни ночью, пряча ружья, кухонные ножи, соду, известь и другие смертоносные средства. Кому хочется, чтобы из-за проклятой латыни от родного дитяти осталась только посмертная записка: «Дорогие родители, я любил жизнь, но латинский язык вогнал меня в гроб. Бог уничтожил древних римлян и не мог простить им, что они выдумали такой язык. Прощай, мама, и береги моих братьев и сестер от латинского языка!»
Так обстоит дело с теми, кто проваливается на экзамене, но не лучше и тем, кому удается его выдержать. Обычно у них такой вид, будто они перенесли воспаление легких в очень тяжелой форме и никак не могут оправиться от осложнений. Справедливости ради и из чувства человеколюбия давно бы следовало создать специальный курорт для всех выдержавших экзамен по латинскому языку, так сказать, латинский курорт, с холодным
Размышляя на эту тему, я всегда задаю себе один и тот же вопрос, почему бы «Обществу защиты беспризорных детей» не взять под свою защиту и детей, осужденных сдавать экзамен по латинскому языку. Общество могло бы, например, издавать красочные плакаты наподобие тех, которые призывают бороться с пьянством. На них можно было бы нарисовать сгорбленного молодого человека с испитым лицом и угасшими глазами; пусть бы одной рукой он схватил себя за волосы, а в другой держал пистолет. Под таким рисунком можно было бы крупными, бросающимися в глаза буквами написать: «Не учи латынь!» Плакаты можно было бы расклеить в самых людных местах: на вокзалах, в ресторанах, на базарных площадях, в вестибюлях и фойе общественных учреждений и вообще везде, где они, привлекая всеобщее внимание, могли бы заставить людей остерегаться этой смертельной опасности.
Но не думайте, что я говорю об этом только от имени тех, чья юность была омрачена латынью. Нет, я говорю об этом прежде всего потому, что сама жизнь убедительно доказывает совершенную ненужность мертвых языков. Я внимательно следил за теми, кому удалось сдать экзамен по латинскому языку и кто бы мог с пользой применить свои знания в жизни на основе этого nоn scholae sed vitae discimus. Меня интересовало, много ли латинских слов и выражений осталось в их памяти и много ли из того, что им удалось запомнить, они применяют на практике.
Один бывший начальник округа, которого трижды увольняли и четырежды ложно обвиняли в мошенничестве, рассказывал мне, что в своих жалобах и прошениях он очень успешно употреблял одну-единственную латинскую фразу, которую помнил: «Fiat justicia, pefeat mundus!». [36] Один адвокат признавался мне, что из всей латыни он помнил только слова из сатир Персия и каждый раз, набивая свои карманы адвокатским гонораром, шептал: «О, quantum est in rebus inane!». [37] Один бывший министр, павший на политической арене так же храбро, как его предки на Косовом поле, будучи уличенным в совершении семи отвратительных махинаций, со вздохом сказал, что из латинского он помнит только одну фразу: «Sic transit gloria mundi!». [38] Один боевой командир, переведенный в интенданты, постоянно твердил: «Quintili Varre, redde mihi legiones!». [39] Один владыка перевел известные слова Христа: «Возлюби ближнего своего, яко себя» — на латинский язык и произносил их так: «Proximus sum egomet mihi!». [40]
36
Да свершится правосудие, даже если при этом погибнет мир (лат.).
37
О, сколь ничтожны дела (земные) (лат.).
38
Так проходит земная слава (лат.).
39
Квинтилий Варр, верни мне легионы (лат.).
40
Самый близкий для меня человек — это я сам (лат.).
А один журналист сказал мне:
— Все забыл, только две латинские фразы хорошо помню, так как их очень часто приходится употреблять в статьях. Одна: «De gustibus nihil nisi bene», [41] а другая: «De mortuis non est disputandum!». [42]
Однако есть все же профессии, действительно требующие знания латинского языка, которые не могут жить без латыни. К таким, не считая
41
О вкусах следует говорить только одно хорошее (лат.).
42
О мертвых не спорят (лат.).
Что касается врачей, то моя покойная мать говорила обычно так:
— Если доктора заговорили по-латыни, значит за визит придется платить дороже.
Я и сам, по правде сказать, убедился в этом на собственном опыте. Однажды я тяжело заболел, и все родные не на шутку перепугались. Домашний доктор прописал мне какие-то горошки, пилюли и соленую воду. Меня заворачивали в мокрые простыни, проделывали со мной всякие отвратительные процедуры и вообще делали все, что вздумается. Но болезнь прогрессировала. Наконец наступил день кризиса. Доктор в то утро сказал:
— Если малыш сегодня пропотеет, то, значит, опасность миновала!
И он прописал мне новые лекарства. Однако я не потел. С каждым часом лица моих родителей становились все более мрачными. Наконец они решили созвать консилиум, и к вечеру три врача сошлись возле моей кровати. Тщательно осмотрев меня, они в один голос подтвердили мнение домашнего доктора.
— Продолжайте давать ему те лекарства, которые прописал врач, а если малыш пропотеет, значит опасность миновала. — Затем они, чтобы поразить моих родителей своей ученостью и тем самым обрести право на повышенный гонорар, перешли на латынь:
— Volete ire, collegae, ad bibendum pivae? [43]
— Ego praeferro ante vesper bibere aquam slivovensem. [44]
— Cum cucurbitis aegris ex aqua. [45]
И все это они говорили с таким таинственным выражением лица, что и впрямь можно было подумать, что разговор идет о моей болезни. А после того как третий произнес: «cucurbitis aegris ex aqua», — они одобрительно закивали головами, словно приняв решение, согласно которому я должен был пропотеть.
43
Не желаете ли, коллеги, пойти выпить пива? (лат.).
44
До вечера я предпочитаю пить сливовицу (лат.).
45
Бессмысленный набор латинских слов (букв.: с плохими тыквами из воды).
Но вопреки всем их решениям и пилюлям, которые я самоотверженно глотал, а не потел. Наконец мать в страшном испуге позвала тетку Нату, жену мыловара Стевы, и попросила ее поколдовать.
Тетка Ната принесла горшок с тлеющими углями и глиняный кувшин с водой, села возле моей кровати и давай плескать из кувшина на угли, а сама приговаривает:
— Трчак, натрчак, протрчак, кенца, венца, бенца, изыдь, злыдень, из младенца…
Дальше я ее не слушал, чувствовал только, как она протерла мой лоб, глаза и щеки, перекрестила и с головой укрыла одеялом.
И тут под одеялом, чтоб хоть как-нибудь развлечься и скоротать время, я попытался повторить теткины слова, но оказалось, что из всех ее слов я помню только одно: «натрчак». И оно мне показалось таким страшным, что мне стало не по себе. Я пытался выбросить его из головы, думать о чем-нибудь другом, читать «Отче наш», считать до пятисот, но все это не помогало. На языке вертелось лишь таинственное слово «натрчак». Я вертелся, жмурился, смеялся без всякой на то причины, но оно впилось в меня, как овод. А тут мне еще пришла в голову сумасшедшая мысль: «А что, если это слово просклонять по второму склонению». И такой навязчивой была эта мысль, что я уже не мог от нее освободиться. Но чтоб выполнить задуманное, мне пришлось приложить нечеловеческие усилия, так как второе склонение я никогда не знал. И вот я начал шептать под одеялом: