Автограф

— Побеседуем на вольную тему? — сказал

— Ксения! Ринальди! — обрадовалась Геля. — Куда подевалась?

— Заботы.

— «Я сильна твоим доверием, твоим мужеством сильна».

— Помнишь еще?

— «Скачет мячик, скачет желтый, скачет мячик по стене. Посылает его мальчик круглым стеклышком ко мне». — Геля вспоминала стихи, которые Ксения писала в школе, в младших классах.

Ксения ничего не ответила. Молчала.

— Ты меня слушаешь?

Ксения может замолкнуть посреди разговора, совершенно неожиданно, произвольно.

— У Саши в баре не показываешься. Он придумал новый коктейль «Капли дождя». В стакане шелестит, будто идет дождь. Эгоистка, всех забыла. Не стыдно тебе?

— Скоро покажусь, послушаю «Капли дождя». Решу, как жить дальше.

— Всегда решала. Где ты сейчас работаешь? Леня говорил — в библиотеке.

Леня Потапов — школьный друг Гели и Ксении.

— В библиотеке при заводе электрических сталей.

— Каких сталей?

— Электрических.

— Да ты что? Не понимаю! — У Гели даже пресекся голос.

— И не надо понимать.

— Ксения, но…

— Не продолжай.

— Ксения, надо увидеться.

— Геля, у меня просьба в отношении книг. Собственно, по этой причине позвонила. Прости.

— Ну что ты…

Геля подумала: «Ксения верна себе — ничего, кроме правды». Так было всегда.

— Вышел двухтомник «Пушкин в воспоминаниях современников» и Керн «Воспоминания, дневники, переписка». Не могу достать. Для меня эти книги…

— Я постараюсь.

— Запиши рабочий телефон. Домашнего все еще нет.

— Диктуй.

Ксения продиктовала номер.

— Тяжело в заводской библиотеке?

— Я тебе сказала — не продолжай. Наверное, мне просто неинтересно. Что такое электричество, откуда оно берется, можешь объяснить?

— У меня была тройка по физике, хотя я в туфель на экзамене клала пятак. А у тебя — четверка.

— Я умела создавать видимость. Во всем. Удается мне до сих пор, к сожалению.

— Ты несправедлива к себе.

— А ты?

— Что я?

— Справедлива?

— У меня сниженные потребности. Со мной все ясно.

Ксения опять надолго замолкла, потом сказала:

— Я себя не люблю.

Геля позвонила от имени отца в книжную Лавку писателей Вере Игнатьевне Ковалевской. Вера Игнатьевна знала отца Гели, когда он был еще совсем молодым писателем и приходил в Лавку за своими первыми авторскими экземплярами. Нужных сейчас Геле книг не было. «Прошли уже». — «А каким издательством выпущены?» — «Художественная литература». Геля позвонила в издательство. «Выделим из спецфонда». Вскоре Вера Игнатьевна сообщила Геле, что книги поступили. Геля немедленно позвонила Ксении.

— Как я тебе признательна. Ты не представляешь.

— Представляю, потому что знаю тебя.

— Мне добираться от завода часа полтора, учти.

— Учту.

Но когда Геля приехала в Лавку, Ксения уже ждала.

Геля и Ксения присели в большой комнате. Обе высокие, изящные. Но черты лица у Гели женственнее, движения мягче. Чувствуется — она подвластна обстоятельствам, не в силах им до конца противостоять. Ксения порывиста, нетерпелива, что, очевидно, ей мешает и с чем она старается бороться, потому что пытается контролировать себя, свои поступки.

Комната была густо заставлена шкафами с книгами. Книги громоздились и на шкафах. Были сложены даже на полу, на листах оберточной бумаги, современные и старинные, уже обтрепанные и пожелтевшие, с едва различимыми названиями. Полукруглые, низко расположенные окна выходили из комнаты внутрь основного торгового зала, и эта комната была хозяйством Веры Игнатьевны и ее постоянного помощника Аркаши. Аркаша носил мягкие туфли, в которые он переодевался на работе, легкие индийские джинсы и рубашку-шотландку. Если Аркаша не был занят беседой о спорте — о боксерах, пловцах, конькобежцах, гимнастах — или об оперных постановках — он знал все оперы мировой сцены и знаменитых исполнителей, — тогда он беседовал о книгах, и, казалось, не было такой книги или такого автора, о котором Аркаше нечего было бы сказать. Говорил он всегда полушутя, так, чтобы не обидеть собеседника, если собеседник чего-либо не знал из того, о чем говорил Аркаша. Любил повторять изречения: «Рукопись — книга — книжный прилавок — бессмертие» — и что «Многие хвалят одни книги, но читают все же другие».

Скрип дверец шкафов, потрескивание деревянной лестницы, ведущей из основного, нижнего торгового зала сюда, наверх, к Вере Игнатьевне и к Аркаше, коротенький прилавок, лишенный от времени во многих местах лака, запах старых переплетов и старого книжного клея, люстра со множеством треснувших хрусталиков, стол, заваленный каталогами, тематическими планами издательств, — все это не могло не волновать тех, кто сюда приходил, кто любил книги и беседы о них.

— Лавка Смирдина, — сказала Ксения. — Ты когда была в Ленинграде в последний раз?

— Я никогда не была в Ленинграде.

— Но мы ездили в седьмом классе, все вместе?

— В седьмом классе мы ездили в Михайловское.

— Ты с ума сошла — до сих пор не была!

Геля пожала плечами: ее судьба — всюду быть последней.

— Лучший из городов!

— Почему живешь в Москве?

— Чтобы тосковать по Ленинграду. В белую ночь он как белая теплая прохлада для меня. Обнимающая. Люблю небольшую терраску в Летнем саду. Нависает над Лебяжьей канавкой. На терраске скульптура — Амур и Психея. Психея держит светильник, рассматривает спящего Амура.

— Хорошо.

— Что?

— Все, что ты говоришь.

— В чем ты себя ищешь? — неожиданно спросила Ксения и тут же быстро сказала: — Я так, не обращай внимания. — И даже смутилась.

Аркаша принес книги. Он умел передавать их с располагающей улыбкой, усиливал радость того человека, которому предстояло обладать этими книгами. Ксения приняла от Аркадия книги, прижала к себе, медленно погладила рукой. Приоткрыла дневники Керн — томик густо-зеленый, с золотой рамкой напоминал старинный альбом — и быстро, украдкой прочитала несколько фраз. Аркадий удовлетворенно отошел.