Автоматические записи Вл. Соловьева

Георгий Иванович Чулков (1879–1939), прозаик, критик, поэт, публицист, был заметной фигурой в среде символистов и популярным писателем начала XX в. Его близкими знакомыми и друзьями были В. Иванов, А. Блок, Ф. Сологуб, Л. Зиновьева-Аннибал, Л. Андреев. О них, о «психологии ревнителей символизма» он рассказал в книге мемуаров «Годы странствий» (1930). До революции он выпустил несколько томов рассказов, сборники литературно-критических и публицистических статей «Покрывало Изиды» (1909), «Вчера и сегодня» (1916), романы «Сатана», «Сережа Нестроев», «Метель».

Первую свою книгу – сборник стихов «Кремнистый путь» (1904) – Чулков опубликовал, находясь под надзором полиции: в годы учебы в Московском университете он отдал дань революционным идеям, за что поплатился ссылкой в далекий улус Амга Якутской губернии. Попав после освобождения в 1904

г. в Петербург, он был приглашен Мережковскими на должность секретаря журнала «Новый путь» и с головой окунулся в литературную жизнь тех лет. С этого времени Чулков непременный участник всех сколько-нибудь заметных дискуссий по вопросам «нового искусства», посетитель ивановских «сред», соратник В. Мейерхольда. Он явился инициатором создания философского журнала «Вопросы жизни», редактировал журнал «Народоправство» (1917–1918), в котором печатались статьи В. Иванова, Н. Бердяева, Н. Иорданского, А. Ремизова и др.

Но самым громким и скандальным его «детищем» стала теория «мистического анархизма», с которой он выступил в книге «О мистическом анархизме» (1906) и отголоски которой имеются в его работе «Анархические идеи в драмах Ибсена» (1907). Теория вызвала бурную полемику. На автора посыпались обвинения в эклектичности, незрелости, непродуманности философских обоснований (хотя, по сути, Чулков, правда, на свой лад объединив социальные и мистические теории, развивал идеи В. Иванова об анархическом содружестве людей, связанных общностью религиозно-этического сознания; кстати, книге было предпослано предисловие В. Иванова). «Мистический анархизм» остался, по сути, единственной в «чистом виде» философской эскападой Чулкова, за которую, впрочем, он себя впоследствии жестоко осудил [1] .

Статья Г. И. Чулкова «Автоматические записи Вл. Соловьева» представляет собой текст его доклада, прочитанного в 1927 г. на заседании Комиссии по психологии творчества при философском отделении ГАХН, действительным членом которой он состоял в 1922–1930 гг. (см. запись в его трудовой книжке: ЦГАЛИ. Ф. 941, оп. 10, ед. хр. 775). Видимо, позже доклад был переработан в статью, поскольку в отчете о научной работе, хранящемся в личном деле Г. И. Чулкова (ЦГАЛИ. Ф. 941, оп. 10, ед. хр. 691), в списке трудов, подготовленных им к печати, фигурирует работа, озаглавленная «Неизданные автографы Владимир, Соловьева».

Доклад публикуется по машинописному тексту, хранящемуся в Архиве ИМЛИ (Ф. 36, оп. I, ед. хр. 104). Ссылки на источники, приводимые автором в скобках, даются в соответствии с современными правилами оформления бнблиографического аппарата. Он отпечатан на бумаге желтоватого цвета большого формата (в настоящее время ветхой: первая страница серьезно повреждена, и текст восстановлен по обнаруженному на обороте одной из последующих страниц черновику, края многих листов обтрепались). Слова на иностранных языках вписаны рукой Г. И. Чулкова фиолетовыми чернилами, часто скорописью, что крайне затруднило их транскрибирование. Этим объясняется то, что некоторые буквы латинского алфавита даются предположительно. Фиолетовыми же чернилами сделаны и немногочисленные вставки и исправления, учтенные при публикации. Текст обрывается на 13-й странице.

Внимание к религиозно-философскому наследию B. C. Соловьева сохранялось у Г. И. Чулкова на протяжении всего его творческого пути. Одна из первых его литературно-критических работ «Поэзия Владимира Соловьева» появилась в «Вопросах жизни» в 1905 г. В ней содержалось противопоставление религиозно-философской системы русского ученого его поэтическому творчеству, в котором Чулков обнаружил «великий черный разлад», свойственный его душе, и «черную победу» смерти, несовместимые с «ЛЮБОВЬЮ и ТВОРЧЕСТВОМ здесь, на ЗЕМЛЕ». «Между сияющей ледяной вершиной и цветущей долиной разверзается пропасть. Перебросить через эту пропасть мост не сумел Соловьев, как не сумело это сделать все ИСТОРИЧЕСКОЕ христианство» [2] , – утверждал Чулков.

Впоследствии Чулков изменил свое мнение о философии и поэзии B. C. Соловьева, хотя в рассказе «Отмщение», напечатанном в 1916 г. (сборник «Люди в тумане»), он снова вернулся к первоначальной своей трактовке, создав, с опорой на личность философа, образ известного писателя, отвергающего «земную» любовь, но которого, как бы мстя, настигает в конце жизни безответное страстное чувство. В целом же на протяжении всей своей жизни Чулков оставался верным «соловьевцем». В публичных лекциях 1908 и 1912–1913 гг. он постоянно обосновывает символизм как сочетание эстетической теории Владимира Соловьева о «магическом искусстве» и идей Достоевского о «реализме в высшем смысле». И не случайно заключительным эпизодом в его неопубликованном биографическом романе-исследовании «Жизнь Достоевского» (1932–1934) стала сцена похорон, когда за гробом писателя неотступно следят «странные глаза» присутствующего здесь молодого человека – Владимира Соловьева.

Также, начиная приблизительно с первой половины 1920-х годов, Чулков пересмотрел свой взгляд на историческое христианство. В письме к жене от 24 декабря/6 января 1935 года он писал: «Мой взгляд тогдашний (имелось в виду начало литературной деятельности. – М. М.) на историческое христианство ложен <…> я решительно заблуждался в оценке и понимании богочеловеческого процесса. Главное мое заблуждение, противоречащее <нрзб.> моему внутреннему миру, – это уклончивое отношение к исповеданию той Истины, что две тысячи лет назад была воплощена до конца и явлена была человечеству в своей единственности и абсолютности. <…> Я исповедую, что галлилеянин раввин Иисус, две тысячи лет назад распятый по приказу римского чиновника Пилата <…>, был Истинным Спасителем всего мира и воистину воскрес „по писаниям пророков“. Я верю, что прекраснее, мудрее и свободнее не было на земле существа – не было и никогда не будет» [3] . И всю свою деятельность последних двух десятилетий – а Чулкову все же с огромным трудом, но удалось в 20-е и 30-е годы напечатать свои литературоведческие изыскания о Пушкине, Тютчеве, Достоевском, исторические портреты «Императоры» (1928), «Мятежники» (1925), романы и повести из эпохи декабристов – он в этом же письме просил оценивать «в свете этого моего исповедания».

В последние годы именно религия давала ему возможность дышать воздухом «тайной свободы», которого так не хватало в реальной действительности. Писателю это было совершенно необходимо, так как лучшие его произведения оставались под цензурным запретом. Одно из них – повесть «Вредитель» (1931–1932) – было опубликовано только в наше время («Знамя». 1992. N 1).

В дни тяжкой болезни в 1921 г. он оставил в дневнике такую запись «Нищим жил, нищим умираю…» [4] . Она должна была стать началом его завещания. Но подлинным его завещанием стало, конечно, цитировавшееся выше письмо, писавшееся в Рождество 1935 г.

М. В. Михайлова

В этой небольшой заметке, предлагаемой вниманию читателей, я позволю себе транскрибировать девять автографов Владимира Соловьева, до сих пор не известных и нигде не напечатанных. Малые по размеру, они представляют, однако, исключительный интерес как психологические и биографические документы, и в качестве таковых они являются в известной мере ключом к пониманию его поэзии – особливо таких стихотворений, как «Три свидания» или «Das Ewig-Weibliche» {1} . Мое задание я ограничу воспроизведением этих автографов, описанием их и соответствующими комментариями по данным биографии Соловьева. И там, где мне придется считаться с его философией и его религиозными верованиями, я постараюсь избегнуть оценки публикуемых документов по существу: в данном случае я не хочу выходить за пределы объективного психологического и историко-критического анализа.