Автоматная баллада
Шрифт:
Это все бабка, недаром о ней разговор зашел – обычная женщина, небось ничего такого и не почувствовала бы. Подумаешь, глянул парень косо… ерундовина какая!
Но все-таки она вновь и вновь со злым упорством воскрешала в памяти этот миг…
…потому что хотела понять.
Дура-дура-дура, ну зачем ты себя мучаешь? Лучше попроси у него таблетку, от которой, наоборот, можно будет забыть все, и тогда станет легко и весело…
Она вспомнила кривую довольную ухмылочку Бура – и дикий крик, отразившийся от холодных каменных стен.
Нет, не то.
Свист кнута, огненная вспышка
Не то, все не то.
Она даже не замечала, что соленый привкус во рту пришел не из прошлого – просто-напросто до крови закусила губу.
Лесная дорога, короткий стук автоматной очереди, начавший вставать дядя Максим валится с телеги, лошадь храмовника недовольно ржет, а ее хозяин…
…но только девушка, которую еще не звали Тайной, не видит его лица. Потому что ее внимание без остатка поглощено едва заметным дымком, лениво сочащимся из косого среза ствола. А за этим дымком – чернота, которая смотрит ей в лицо: спокойная и уверенная в собственной неотвратимости смерть! «Ты моя, – беззвучно шепчет чернота, – и ты уже мертва, хоть и не знаешь этого. Мертва – потому что я уже взяла тебя на прицел!»
Она молчала, и я прекрасно понимал ее чувства. Или, наоборот, не понимал вовсе – трудно сказать что-либо определенное о чужих мыслях. Даже в том случае, когда речь идет о мыслях конструктивно схожего с тобой существа из металла и пластика. В конце концов, куда более похожие друг на друга люди отнюдь не зря придумали поговорку: «Чужая душа – потемки»… а у меня и Эммы различия существенней, чем какие-то там цепочки ДНК. Взять хотя бы схему газоотвода…
– Он ведь не останется там надолго, правда?
– Сложно сказать…
Врать я не умею. Органически не умею, можно было бы сформулировать так, если б это не звучало как издевка. Все, что я могу, это иногда завидовать людям – потому что им это умение доступно.
– Если повезет…
– А если не повезет?
– Он останется там навсегда! – сухо лязгнул я. Труп самоубийцы в скелете – это деталь пейзажа, не требующая абсолютно никаких дополнительных разъяснений. Одна лишь причина может заставить человека, – человека достаточно сильного и умного, чтобы добраться сюда, – разнести пулей собственную макушку. И другие люди, которые тоже не дураки, эту причину отлично знают и совершенно не горят желанием ее заполучить вместе со старым автоматом.
Даже когда тело исчезнет – если оно исчезнет, кое-каких покойников обходят любые стервятники, включая не боящихся почти никакой заразы тараканов, – вид одиноко лежащего на асфальте «АКМС» все равно будет слишком подозрителен. А в скелете выживают лишь очень осторожные люди – эту нехитрую истину нам только что в очередной раз подтвердили.
Конечно, всегда остается вероятность дождаться кого-нибудь самоуверенного… или хотя бы просто алчного… кто решит, что, как говорят люди, игра стоит свеч, и пара часов кипящей воды смывает любое прошлое.
Бывает и такое…
…только верить в чудеса – не для нас!
– Навсегда, – эхом отозвалась Эмма. – Алекс… наверное, это ведь очень страшно – умирать вот так?
– Я не знаю.
За свою жизнь я никогда еще не оставался в одиночестве. Бывали, разумеется, периоды, когда я не имел конкретного хозяина, но без внимания со стороны людей не был ни разу. Всегда рядом находился кто-то, могущий почистить… проверить смазку…
– А ведь на месте Макса мог оказаться любой из нас.
– Да.
Я не стал напоминать Эмме, что угроза еще не осталась позади и что наши хозяева могут нести в себе те же погибельные семена. Взамен я представил…
…как лежу на коленях мертвеца, и склонившееся надо мной лицо постепенно превращается в скалящийся череп. А вокруг – только серый асфальт и серый бетон, огненный шар солнца прыгает по небу, словно мячик, из одного угла в другой, день и ночь в пулеметном темпе сменяют друг друга, и бешено мчащиеся облака изредка зависают над мертвым городом, чтобы хлестнуть по нему плетьми дождевых струй. Лежать и чувствовать, как неторопливо, микрон за микроном, твое тело начинает становиться чужим.
Это начнется почти сразу. Первый же рассвет осядет на металл капельками росы. Спустя несколько часов их выжгут солнечные лучи, но процесс уже будет запущен. Крохотные рыжие пятнышки начнут расти вглубь и вширь, сливаясь в причудливые узоры… а я смогу лишь бессильно наблюдать за тем, как невесомой пылью отлетает часть меня… пока однажды тяжелые градины не размолотят изъеденный остов до состояния горсти обломков.
Сколько уйдет на это времени? Годы? Десятилетия? Века?
Интересно, как ржавение может сказаться на памяти? Забуду ли я постепенно все, что видел и знал: тепло человеческих рук, ласковые касания масла и то, главное, вытесняющее все остальное, когда вспыхивающий внутри огонь на доли секунды делает тебя равным людским богам. Пусть наполовину – нам не дано создавать жизнь, зато как мы умеем ее отнимать!
Лучше бы забыть… потому как в противном случае хуже подобной смерти может быть разве что подобное бессмертие.
Как и люди, оружие может умирать по-разному. Я видел смерть в бою, когда реакция взрывного разложения, – та же, что и вспыхивающая во мне при каждом ударе бойка, но только в тысячи раз сильнее, – сверхмощным ударом рвет металл. Видел, как рубят все на своем шальном пути горячие осколки. Слышал скрежет попавших под траки – и крики тех, кто в языках пламени таял, словно воск, стекая на залитое горючим днище боевых машин. Это смерть в бою, и каждый из нас от рождения несет в себе ее частицу – ведь мы рождены для боя. И эта участь – лучшая, какую только может желать себе любой из нас.
Мы можем стать ненужными – такое бывает, когда вокруг появляется много более совершенных собратьев… или просто когда людям надоедает слишком уж часто убивать друг друга. Тогда одних ждет консервационная смазка и бесконечность полок, самых же невезучих – пресс и мартен. Это рациональная доброта людей – они помогают нам появиться на свет, и они же заставляют нас умереть. Правда, некоторые говорят: пройдя этим путем, такие, как мы, можем возродиться вновь, более совершенными. Я не верю в это. Красивая мечта, согласен – только пройдет еще немало лет, прежде чем оружие переплавит ее в то, что среди людей принято называть религией.