Автоматы
Шрифт:
Итак, я проснулся и вынужден был признать, что ни одно из воспоминаний о прожитых годах ничуть не предвещало мне этого дивного видения, прекрасную девушку я видел впервые. За окном о чем-то громко и горячо спорили. Механическим рывком я поднял себя на ноги и бросился к окну. Какой-то пожилой прилично одетый господин бранился с почтовой прислугой, которая, надо полагать, плохо обошлась с его щеголеватым экипажем. Наконец все было улажено, и хозяин, задрав голову, крикнул:
— Теперь все в порядке. Мы отъезжаем!
Я заметил, что совсем рядом со мной, из соседнего окна, выглядывает какая-то женщина. Услышав крик, она тут же скрылась в комнате, так что я не сумел разглядеть ее лица, скрытого к тому же широкополой дорожной шляпой. Выйдя на улицу, она неожиданно обернулась и посмотрела
И вот она уже в экипаже, а кучер с веселой ухмылкой наигрывает какой-то бодрый мотивчик. Еще мгновение — и они исчезли за углом улицы. Я стоял у окна словно завороженный. Курляндцы зашли в мою комнату, чтобы прихватить с собой в увеселительную поездку, о коей мы договорились еще давеча. Я не мог вымолвить ни слова, и меня сочли нездоровым. Если б можно было описать словами хоть малую толику того, что произошло! Я не пытался разузнать, кто были те незнакомцы, что жили в соседней комнате. Ибо всякое слово, прикосновенное к тайне, сорвавшись с чужих уст, так или иначе осквернило бы ее, столь чисто и трепетно хранимую моим сердцем. Я хотел и впредь не нарушать ее сокровенности и никогда ни единым словом не выдавать вечную любовь души моей, даже если бы мне не довелось ее больше увидеть.
Теперь, мой сердечный друг, ты можешь понять состояние, владевшее мною, и потому не станешь упрекать меня в том, что я пренебрег всем и вся, чтобы запечатлеть в душе хоть ускользающий след возлюбленной незнакомки. От веселой компании курляндцев мне было попросту тошно, и не успели они ничего толком сообразить, как я среди ночи уложил свои вещи и отправился в Б., конечный пункт моего путешествия.
Ты знаешь, что с юных лет я считался недурным рисовальщиком. В Б. я поступил в ученье к искусному мастеру-миниатюристу и вскоре так преуспел в деле, что вполне справлялся с той единственной целью, какую поставил перед собой, а именно — написать достойный оригинала портрет незнакомки.
Втайне ото всех, запершись в своей комнате, я написал его, и он оставался скрытым от посторонних глаз, ибо я отдал вставить в медальон другой портрет такой же величины и затем уже не без труда поместил там второй — с образом возлюбленной, который с этого времени носил на груди.
Сегодня я впервые завел разговор о священном миге моей жизни, и ты, Людвиг, единственный, кому я поверяю свою тайну! Но именно сегодня враждебная сила проникла в мою душу. Когда я приблизился к турку, чтобы задать свой вопрос, я был полон дум о возлюбленной сердца.
— Суждено ли мне, — спросил я, — еще хоть раз пережить миг, подобный тому, когда я испытал величайшее счастье?
Турок, как ты, вероятно, заметил, не хотел отвечать вовсе. Наконец, уступив моим настояниям, он изрек:
— Глаза мои устремлены в твою грудь. Но зеркальный блеск золотой крышки слепит взгляд. Поверни портрет лицевой стороной!
Какими словами описать потрясшее меня чувство? От тебя, наверное, не укрылось мое едва заметное движение. Портрет действительно был у меня на груди, как сказал турок. Я незаметно перевернул медальон и повторил свой вопрос. Тут раздалось мрачное пророчество говорящей куклы:
— Знай, несчастный! В тот миг, когда ты вновь увидишь ее, ты потеряешь ее безвозвратно.
Не успел Людвиг утешительной речью ободрить своего друга, погрузившегося в глубокое раздумье, как их беседа была прервана подошедшими к ним знакомыми господами.
Слух о новом загадочном ответе турка успел распространиться по городу, и все терялись в предположениях насчет зловещего пророчества, которое могло так взволновать не склонного к предрассудкам Фердинанда. Обоих приятелей засыпали вопросами, и Людвигу, дабы уберечь друга от назойливого любопытства, пришлось сплести какую-то авантюрную историю, которая тем легче была принята на веру, чем больше воли он давал своей фантазии.
Компания, убедившая Фердинанда посетить диковинного турка, имела обыкновение собираться еженедельно.
— Должен признаться, — продолжал Людвиг, — что фигура с первого взгляда живо напомнила мне изящно сработанного щелкунчика [9] , коего мне подарил кузен еще в раннем детстве. Маленький человечек обладал на редкость забавной физиономией и всякий раз, когда разгрызал твердый орешек, так уморительно вращал выпученными глазами и вся фигура становилась настолько потешной в своем человекоподобии, что я мог часами играть ею и сделал ее чем-то вроде талисмана, каковые вырезывались когда-то из корня мандрагоры. В сравнении с моим великолепным щелкунчиком все подобные, пусть даже безупречно изготовленные марионетки стали казаться мне безжизненными деревяшками. Мне так много рассказывали об удивительных автоматах Данцигского арсенала [10] , что, находясь в Данциге несколько лет тому назад, я не преминул посмотреть на них. Едва я переступил порог зала, как прямо в мою сторону сделал дерзкий выпад какой-то старонемецкий, солдат, он так пальнул из своего мушкета, что своды вздрогнули от громового эха; и еще немало разных чудес — я уже забыл, какого рода, — поджидало меня на каждом шагу. Но вот я попал наконец в залу, где со своей свитой обитал сам бог войны, неумолимый Марс. В довольно причудливом одеянии он восседал на троне, украшенном разнообразным оружием, в грозном полукольце стражи и воинов. Как только мы приблизились к трону, несколько барабанщиков ударили в свои барабаны, а трубачи так дико взревели, что впору было затыкать уши и бежать подальше от этой какофонии.
9
…щелкунчика… — Сказка Гофмана «Щелкунчик и мышиный король» была написана в 1816 г., на два года позднее «Автоматов», но включена в 1-й том «Серапионовых братьев».
10
Данцигский арсенал. — Собрание редкостных автоматов, которые Гофман видел в Данциге в 1801 г., не сохранилось, так как во время наполеоновских войн в помещении арсенала разместился французский госпиталь.
Я заметил, что у бога войны довольно скверный, не подобающий сану оркестр, и все согласились со мной. Наконец дикая музыка стихла, и тут стражники принялись вертеть головами и стучать об пол алебардами, покуда бог войны, повращав сперва глазами, не вскочил со своего трона и не изготовился сделать грозный шаг, дабы растоптать нас своей стопой. Вскоре он, однако, снова плюхнулся на трон, и опять завыл и забарабанил его несуразный оркестр, после чего уже воцарилась прежняя деревянная тишина. Осмотрев все автоматы и направляясь к выходу, я сказал себе: «Мой щелкунчик мне все же милее», и теперь, господа, я восклицаю еще раз: «Мой щелкунчик мне все же милее!»