Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
Я разнес ему голову печатной машинкой, по которой кровь уже просто стекала, и понял, как устал.
В первом ряду мне вежливо хлопали двое: верзила в свитере и джентльмен в костюме. Хлопали сдержанно и вежливо, Хэм и Фитц.
Все только начиналось.
ххх
Дальше пошел настоящий калейдоскоп. Ну, или мясорубка, как вам угодно. Я лихо расправился с Селином – мизантроп сраный только и делал, что кривился, пока не перестал дышать, – довольно быстро разобрался с Чапеком. Потом был невероятно сильный соперник,
Следующим был Бабель, и это приятно будоражило. Разговаривать по правилам боев на татами было нельзя, но бойцы это правило нарушали, а рефери особо не заморачивались на этот счет. Так что я мог, наконец, высказать ему все.
– Сейчас ты заплатишь за то, что эксплуатировал южную тему, которую я всегда по праву считал МОЕЙ – сказал я. – Причем делал это лет за сто ДО меня.
– Эта тема должна была дождаться МЕНЯ, – сказал я.
– Ты заплатишь, блядь толстогубая, – сказал я в ярости, а он только посмеивался.
Но он заплатил. Я превосходно изучил все его приемчики, и на «губки-устрицы, мясистый, как губы лошади зад, пестрое покрывало луга» и другие одесские заморочки, ответил выверенной, – и в меру жесткой, – новеллой про молодого человека, который ночует в чужом саду, ест виноград, его проносит, и единственное, чем он может вытереть зад, это страница из книжки его любимого писателя. Бабеля.
– Ну, это хотя бы было предисловие? – спросил он.
Я вежливо улыбнулся, и признал, что он умирает как мужчина. К тому же, когда он уже проиграл, я не мог не признать, что дело еще и в том, что он рассказ по году писал, и пятнадцати минут ему явно не хватало. С другой стороны, на кой хер ты лезешь в клуб лучших, если не в состоянии сконцентрироваться мгновенно?
Я убил и Бабеля.
… В углу, куда я отошел попить воды, бойцы отрабатывали удары и разминались на каких-то несчастных ублюдках. Ублюдки ныли, но даже не пытались сопротивляться. Ползали по полу после легкого удара, плевались кровью, и шептали друг другу «но мы-то все равно крутые перцы, да, парни, да, марта, да, алмат?». Их даже не добивали, они умирали сами.
– Это еще кто такие? – спросил я Маламуда.
– Эти груши? Не заморачивайся, – махнул он рукой.
– Сетевые авторы, – сплюнул он.
Я вернулся к боям.
Гонг звенел все чаще, татами был уже мокрый – каждый раз после проигрыша его чистили мокрыми тряпками, – груда мертвецов в углу зала росла. На мое счастье, Мейлер проиграл Хеллеру, а сам достался Апдайку. Ну, а уж того вполне технично сделал Шолохов.
Кстати, Шолохов я, да Бабель были единственными здесь, кто писал на русском из прошедших первый тур.
– Почему так мало наших на этом турнире лучших? – спросил я кого-то из судей. – Ну, русскопишущих?
– Ты что, чувак, ПРАВДА не понимаешь, почему на этом турнире ЛУЧШИХ так мало ваших? – спросил он.
Я заткнулся.
ххх
Постепенно в зале остались ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сильнейшие.
И среди них я с удивлением – я и правда хорош, но мне никогда не везет – обнаружил себя.
Со Стейнбеком у нас вышла ничья, и нам пришлось отправиться на переигровку.
Мне повезло с заданной темой, да и вторым всегда быть легче, чем первым, так что я легко сделал его повестушкой про гастарбайтеров. Еще бы. В его время и слов-то таких не знали. Но Джон не обиделся.
– Обязательно выпьем, – сказал он.
– Виски, в Монтеррее, на какой-нибудь пустой бочке у причала, – сказал я.
– И чтобы волны бились об камни, и брызги до ног долетали, – сказал я.
– Если они там еще есть, эти бочки и этот причал, – сказал он.
– Если они там еще есть, – сказал я.
Мне стало грустно и я заплакал.
Но у меня не было выбора. Я победил Стейнбека.
А дальше на татами вышел Хэм.
– Привет, малыш, – сказал он.
– Привет, Хэм, – сказал я.
– Вижу, ты учишься, – сказал он.
– А как же, – сказал я.
– Держи нос по ветру, – сказал он.
– Буду, Папа, – сказал я.
– Ты ничего, – сказал он.
– Сейчас увидим каков ты в деле, – сказал он.
– Давай, Папа, – сказал я.
– Ладно, – сказал он.
– Ладно, – сказал я.
– К бою, – скомандовал рефери.
Хэм играл нечестно. Он печатал, глядя на меня со снисходительной улыбочкой и я понял, наконец, почему она так раздражала Фитцджеральда. Это было что-то вроде сигарной вони в лицо сопернику во время шахматного турнира. Ладно. Шахматы так шахматы. Я сделал ход конем. Это был рассказ в стиле раннего Хэма, но с моей начинкой. Скульптура изо льда с бушующим внутри нее серным пламенем ада. Сумасшедшая в теле леди. Шлюха в передке святой. Я обжегся, когда писал этот рассказ. Хэм даже решения судей ждать не стал.
– Ты мужчина, малыш, – сказал он.
– Ты Великий мужчина, Хэм, – сказал я.
– Просто в этот раз мне повезло чуть больше, – сказал я.
– Ни хрена тебе не повезло, – сказал он, и я согласился.
– Я заслужил, – согласился я.
– Ты заслужил, – сказал он.
Из уважения судьи позволили ему еще раз застрелиться.
Мне снова стало грустно. Но это уже не имело значения.
Все они были мне как отцы родные.