Автопортрет
Шрифт:
21 апреля 1987г. Зел-к.
Нет времени. Ужинаю и пишу: одной рукой держу ложку, другой авторучку.
Приходил телемастер, приятель Ивана. Работал 6 часов и рассказывал, как работают и живут в Финляндии, в кот. он побывал в 1980г. Других разговоров он почти не вел, все сворачивал к Финляндии. За 6 часов он успел мне надоесть. Сделал ТВ еще хуже - полоса экрана превратилась в щелочку: виден только живот человека, головы и ног нет. Говорил, что двоюродный брат приглашал его остаться в Финляндии телемастером
Ушел, взяв 5 руб. на покупку какой-то детали.
Весь день болела голова - от дыма, наверное. Спал ночью 3 часа. Днем, после ухода ТВ-мастера - лег подремать. Пришел пьяненький Ваня со своей женой Тамарой, которой сегодня 40 лет, и стал объяснять, что ее надо обязательно поздравить - у нее день рождения. С ним была Чернышка на поводке.
– С Чернышкой-то поздоровайся!
– Привет, Чернышка, - сказал я, держась за больную голову. В ней что-то пульсировало.
– Извини, Ваня - я нездоров.
– И пошел в кровать.
Ваня попросил "какой-нибудь бокальчик", намереваясь выпить за столом на улице.
– Да и ты давай, брось придуривать. Сухого надо выпить.
Я знал, что после выпивки начнутся бесконечные разговоры и мне от них будет не избавиться.
– Ваня, ты что, ко мне за стаканом пришел? У меня разве распивочная?
Пришла Тамара из туалета и защебетала - ой, какой потолок интересный, его надо покрыть лаком, почему вы не покрываете лаком? Я лежал под одеялом больно было открыть глаза.
– Пойдем, пойдем, нас не принимают, - обиделся Ваня.
– Чернышка, пошли.
Заснуть уже не удалось. К вечеру голове стало полегче.
23 апреля 1987. Зеленогорск.
Вдоль забора ползает и шуршит сухими листьями давнишний знакомый - еж. Папа-еж, должно быть.
9 мая 1987г. Зеленогорск. Стоят необычные холода. Хмарь, северный ветер, +4.
Прошел пленум Союза писателей. "Литературка" печатает речи выступавших.
Писатели ругаются и грызутся по всем вопросам, кроме литературных: национальные распри, упреки, обиды, колкости. Читать противно. Как дерьма наелся. Но узнаешь много скандально-нового про писателей.
Звонил в Москву, редактор сказала, что книгу мы должны сдать в производство 30 мая.
Рассада растет плохо - нет тепла и солнца.
Приезжал Мих - отвозил на своем "москвиче-комби" рассаду на Некрасовский рынок. Как всегда опоздал - болезнь у него такая, со школьных лет, но мне никак не привыкнуть.
– Чего поздно, Мих? Договаривались в девять.
– А сейчас сколько? Подумаешь, десять. Там что, горит?
– Не горит, но я Ольгу настроил, что ты в половину одиннадцатого будешь...
– Ну что ж, - сделал независимое лицо.
– Пока встал, побрился, позавтракал, то, се. И вообще, сегодня выходной... Подождет Ольга, ничего не случится.
Погрузили рассаду, дал денег. Уехал.
Не одобряет он мои коммерческие дела, по всему видно. Учится сейчас в институте марксизма-ленинизма.
28 мая 1987г. Зеленогорск.
Отвратительный стоит май: северный ветер, холодно, пасмурно. Сегодня шел мелкий, как соль, град. Электрическая печка в теплице включена круглосуточно. Астра, которую мы высадили в открытый грунт, пожелтела, даже покраснела и расти не хочет. Зелень деревьев - бледно-желтая, горчичная; листочки березы едва начали раскрываться.
Настроение - под стать погоде. С 12 мая в отпуске и целыми днями вожусь на огороде. Пару дней назад закончил все грядки, но остается около 40 ящиков распикированной рассады, и с ними - заботы.
Мою редакторшу в Ленинград не отпустили, и сдача книги откладывается на неопределенный срок. В "Авроре" вышло интервью с Б. Стругацким и членами семинара. Журнал еще не видел, и гонорар не получал.
По случаю холодов купил сегодня ватное одеяло. И пластинку Бориса Гребенщикова - "Аквариум". Пластинка первая, дай им, Бог, удачи.
12 июня 1987г.
Живем в Зеленогорске: я, Ольга, Максим и тетя Ната.
В начале июня был в Москве, в "Молодой гвардии". Редактировали рукопись.
Жуть!
Такого уровня понимания жизни и литературы я еще не встречал. Нечесаная тетка неопределенного возраста пыталась привести мою повесть к своему куриному мировоззрению. Перечитать повесть к моему приезду она не успела (говорит, читала в январе, в чем я сомневаюсь), но тут же взяла карандаш и стала подчеркивать все подряд.
Когда мы дошли за час до 5-й страницы, я учтиво заметил, что так работать не смогу, и - мое на то право - попросить другого редактора или забрать рукопись. Она немного опешила. До этого бойко приводила мне примеры Тургенева, Горького и Шолохова.
Я предложил ей читать повесть до конца, а завтра встретиться и работать. Я слышал, как она говорила главному редактору: "Рукопись очень тяжелая, и зря Кирюшин не отпустил меня в Ленинград".
К концу первого дня совместной работы она сказала, что ее уже трясет. Еще сказала, что с нами, ленинградцами, всегда много хлопот.
У меня к вечеру тоже разболелась голова, которую я лечил крепким индийским чаем в отдельном номере гостиницы "Орленок", напротив дома, где живет Горбачев - на пр. Косыгина. Про Горбачева мне сказал Коля Александров, которому я звонил. Коля - старый мент - выспросил меня, куда смотрят мои окна, и удовлетворенно заметил: "Все правильно. Кто же тебя поселит с видом на его резиденцию".
Редакторша пыталась склеивать абзацы, обещая: "Потом я их как-нибудь соединю".
Она путает нашествие кайзеровских войск на Петроград в 1918 году с Кронштадским мятежом 1923 года.