Автопортреты на асфальте
Шрифт:
Но оказалось, что это были учащиеся Эколь нормаль (Нормальной школы). Так у них называется институт.
Накануне приезда делегации учительница нам сказала:
– Вам дается уникальная возможность поговорить с живыми французами.
Можно было подумать, что до этого мы говорили с мертвыми.
Французы оказались действительно живыми. Даже слишком. Если бы мы так шумели, учительница сразу бы сделала нам замечание. "Что за восточный базар?!" - закричала бы она еще громче, чем мы.
Но это был не восточный базар, а западный. И поэтому учительница только улыбалась
Мы же молчали, как партизаны на допросе. Хотя учительница шептала нам одним углом рта: "Сейчас же начинайте с ними о чем-нибудь говорить!"
Но так уж устроены школьники: они молчат, когда учитель их спрашивает, и болтают, когда он просит их помолчать.
Наконец я набрался храбрости и подошел к одному из французов. Помня, что передо мной второгодник, я его спросил:
– Говорите ли по-французски? *
– Уи!
– обрадовался он, что в переводе значило: "Да, конечно, говорю, что за глупый вопрос, ведь я же родился, живу и учусь во Франции!" И добавил: - Меня зовут Мишель. А тебя?
– А меня - по-другому, - сказал я и задумался.
Я задумался, как правильней ответить. Дело в том, что ударение во французском языке - всегда на последнем слоге. Очень простой язык. И вот я задумался, как же меня зовут: "Кустя" или "Костя"?
Я выбрал средний вариант:
– Меня зовут Кость, - сказал я.
– А тебя?
– А меня, скорей всего, Миша, - сказал Мишель.
Мы замолчали. Причем каждый молчал на своем языке.
Вдруг неожиданно для самого себя я сказал:
– Москва - столица нашей родины! Наша родина богата углем, нефтью, людьми, картошкой и другими полезными ископаемыми.
– А я - бедный студент, - вдруг сказал Мишель.
– Моей стипендии не хватает даже на то, чтобы купить новый автомобиль. И поэтому я езжу - на старом. Или на отцовском. Я в России - только второй раз. А сколько раз ты был во Франции?
Я стал складывать в уме ответ по-французски. Судя по тому, как ходили мускулы моего лба, Мишель, наверно, подумал, что мне не сосчитать, сколько раз я там был.
И вот, подумав, я говорю, аккуратно выкатывая из горла французские слова:
– Я был во Франции ноль раз!
– А чего ж ты?
– удивился Мишель.
– Надо съездить.
Он так буднично сказал это "надо" ("иль фо"), что я так же буднично ему ответил:
– Иль фо бы!
Мы опять замолчали.
Наконец, чтобы как-то продолжить разговор, я сказал:
– Еще я не был в Канаде.
Мишель оживился:
– О, мне приходилось бывать в Канаде! Очень красивая страна!
Я же видел Канаду только на карте мира и поэтому сказал:
– Зеленого цвета.
– Да, - согласился Мишель, - Очень зеленая страна. Очень много травы.
Разговор получался интересным. Нам было что рассказать друг другу.
– Еще есть такая страна - Италия, - сказал я.
– Ну, в Италии, к сожалению, я бываю редко, - сказал Мишель.
– Только - на каникулах. Очень необычная страна.
– Да, необычная, - сказал я.
– Похожа на сапог.
– Ты там бывал?
– спросил Мишель.
– Зачем же мне там бывать, - сказал я, - если я и так знаю, на что она похожа?
Дальше я стал рассказывать о том, как я не был в других странах. Рассказывал я по принципу: "В Китае живут китайцы. В Японии - японцы. В Австралии страусы. А в Австрии - Штраусы". Представление об Англии у меня было весьма туманное.
– Где ж ты тогда был?!
– не выдержал Мишель.
– В Дибунах, - сказал я.
– А ты был в Дибунах?
– Не помню, - сказал Мишель.
– Это - такое княжество?
– Не совсем, - сказал я.
– Это - поселок под Ленинградом. Я там был в лагере.
– В лагере?!
– насторожился Мишель.
– И сколько тебе дали лет?
– Мне тогда давали десять, - сказал я.
– Но я на десять и выглядел.
К нашему разговору подключилось еще несколько членов французской делегации. Они спрашивали, за что меня отправили в лагерь и много ли у нас таких лагерей...
Когда делегация уехала, учительница предложила нам обменяться впечатлениями.
Мое впечатление было такое:
– Французы плохо знают французский язык: они меня совершенно не понимали.
Коломбо Белые Гетры
Вовки дома не оказалось. Следовательно, не оказалось и мяча. Я раскачивался на приступке Вовкиного парадного и жадно ел глазами известного в нашем доме хулигана Борьку, который спешил по своим неотложным делам. Поравнявшись со мной, Борька притормозил:
– Чего вылупился?
– Ничего, - сказал я.
– Просто так.
– Просто так не бывает, - убедительно сказал Борька и языком передвинул сигарету.
– Подь сюда.
Что ж он думает, что я совсем лопух: подойти к нему, чтобы он выписал мне в рыло? Я отступил в Вовкино парадное.
– Я говорю, приблизься, - сказал Борька.
– Ничего не будет. Выпишу пару раз в рыло - и все.
Я отступил еще на шаг. Борька сделал сонное лицо и двинулся на меня. Я поднялся на второй этаж. Борька зашел в парадняк и, задрав голову, сообщил мне, что я получу по скулятнику в количестве прямо пропорциональному числу пройденных этажей. Мы стали дружно пдниматься, поддерживая между собой интервал в один этаж. На каждой лестничной площадке Борька уговаривал меня остановиться передохнуть, ссылаясь на свои плоскостопия и занятость. Наконец я уперся в закрытую чердачную дверь. Не помню всего, что приговаривал тогда Борька. Помню лишь, что в своей яркой речи он подчеркнул, что я собака. Я загнулся, схватившись за живот. После того, как Борька, насвистывая, ушел, в переносице у меня защипало. Я сел на ступеньку, положив голову на колени, и пыль между моими кедами стала плавиться темными горошинами. Из всех казней и пыток, какие я знал, я не мог выбрать наиболее достойной моего врага. Я задавался вопросом, почему в художественной литературе герои-слабаки, к которым пристают хулиганы, в финале рассказа все-таки побеждают. Они пользуются поддержкой зверей. Или запускают противнику камнем в глаз. Или же записываются в секцию бокса и уже в честном бою клепают этому муромою, сколько он заслужил. Я спустился по лестнице и в дверях парадняка столкнулся с Вовкой.