Айтиот
Шрифт:
— Нет, Олег, человеку необходима работа. Чтобы быть на своем месте. И без отца воспитательницы как без рук — ни краник починить, ни за дворниками проследить…
— Что такое жизнь, если она не есть деятельность? — отец лукаво улыбнулся. — Чьи слова?
— Ленина?
— Тепло. Маркса.
И мама, и отец каждый божий день таскались на службу за смешные копейки, но сколько я их ни убеждал уйти на покой — ничего не действовало. Столько людей, прознав, что я работаю директором процветающей фирмы, пытались развести меня на деньги — «в долг», «на бизнес», «по дружбе», за секс. А те единственные, на которых я готов был тратить хоть половину зарплаты, отказываются от всего, что я могу им купить.
Нет, деньги-то нужны и им. Беда лишь в том, что не на себя…
— Вот на папин день рождения все соберемся, — мама тепло улыбнулась. — Тогда и окорок запеку, как Игорь любит. Ты знаешь, у Игоря новый проект!
— Что на этот раз? — я тяжко вздохнул и закатил глаза.
— Вот не надо этого твоего скепсиса! — отец повысил голос. — Вечно ты так! Младший брат нуждается в твоей поддержке…
Я поспешно запихнул в рот большой кусок котлеты, чтобы не было соблазна ответить. Эту тему я давно уже старался не затрагивать. Родители у меня одни, других не будет. А брат…
Мать с отцом не сразу обнаружили в себе запас нерастраченной родительской любви. Веселые студенческие годы остались позади, жизнь вошла в колею, а я уже вырос из умильного младенца в скучного школьника. Зачать нового малыша они пытались три года. Разочаровавшись во врачах, стали ездить по каким-то монастырям, после пошли по бабкам-шептуньям. И вот наконец родился Игорь — вымоленный, долгожданный, любимый сын.
Теперь вымоленному и долгожданному стукнуло двадцать шесть. Он поступал в три ВУЗа, два из которых оплачивал я, но нигде не продержался и года. Слишком нестандартен для этих образовательных конвейеров, вздыхала мама. Устраивался на работу четыре раза, но отовсюду вылетал с испытательного срока; нигде почему-то не оценили его сложный характер и тонкую индивидуальность. Дальше хуже — мой брат открыл в себе бизнесмена, хозяина собственной судьбы. Родители брали для него займы под залог квартиры — кредитная история Игоря была испорчена еще в студенчестве, его разворачивали даже в самых непритязательных ломбардах у метро. Надо ли говорить, что выплачивал эти займы тоже я?
— Игоряша еще не нашел себя, — сказала мама. — А как твоя жизнь, Олег? Так один и кукуешь?
— Да вот, пока не сложилось…
— А с Катериной общаешься?
Я слишком сильно вогнал нож в котлетку — железо царапнуло фарфор.
— Мама, я же говорил тебе уже сколько раз: мы с Катей развелись. Это окончательно. Незачем нам общаться.
Мама глубоко вздохнула. Конечно, теперь-то она вздыхает, а со свадьбой поздравляла сквозь зубы. Катька тогда красила тонкие прядки в ярко-красный, мама находила это ужасно вульгарным и подозревала невестку в стремлении окрутить наивного мальчика с прицелом на бабушкину квартиру. Справедливости ради — только первое время. Потом-то они поладили, созванивались часто. Когда мы ссорились, мама принимала не мою сторону, а Катькину. Когда мама слегла с язвой, Катька через день каталась в больницу, супчики протертые готовила. И сейчас мои родители продолжали общаться с Катькиными.
— Жаль, жаль, — сказала мама. — Я же помню, какой ты с нею был счастливый…
Мы и правда были тогда счастливы до одури. Женились на скорую руку — как семейной паре нам обещали отдельную комнату в общаге; хоть я и был москвичом, но Катька как-то обаяла комендантшу. Платье, лимузины, кольца — всей этой шелухой мы не озаботились. С утреца жахнули с друзьями-студентами шампанского из пластиковых стаканчиков — и всей ватагой повалили в ЗАГС.
На узком тротуаре мы уткнулись в семейную сцену: тетка с красным лицом орала на мужика, который вяло огрызался, ссутулившись и держа руки в карманах. Хихикая, студенты обошли по бордюру самозабвенно ссорящуюся пару. Катька прижалась ко мне и прошептала: «мы никогда, никогда такими не станем».
Мы были тогда сами не свои. В любой удобной и неудобной ситуации, изрядно смущая окружающих, стремились прикоснуться друг к другу. Хотя бы за руки подержаться, но лучше, конечно, прильнуть всем телом — Катька обожала тереться о меня бедрами, чувствовать мою реакцию и заливисто смеяться, запрокинув голову, так что я видел все ее маленькие белые зубы. Люди в метро зыркали на нас возмущенно и пересаживались подальше. А что творилось, когда нам удавалось остаться где-нибудь вдвоем… секс у меня был и до Катьки, но я не представлял, что им можно заниматься ночами напролет, до рассвета, едва оставляя пару-тройку часов на сон.
В перерывах между сексом мы разговаривали — тоже взахлеб и до глубокого утра. Мы читали одни и те же книги, мечтали об одном, ценили в людях одинаковые свойства. Любовь не замыкала нас на себе, у нас тогда было много, как мы полагали, друзей. Недели не проходило без гулянки, или вылазки на природу, или тусовки, или любой движухи. Нас постоянно куда-то звали: мы были легки на подъем, веселы, счастливы — и люди тянулись к нам.
Потом умерла моя бабушка, и мы переехали в ее подмосковную квартиру. До работы оттуда было ехать два часа в одну сторону. Можно было устроиться и поближе, в райцентре, но мы понимали, что настоящих перспектив там нет. Впрочем, тогда сил хватало на все: и на работу, и на учебу, и на секс каждую ночь. И, конечно же, на первые ссоры, куда без них. Ругались мы так же бурно, как трахались: Катька рыдала, я уходил в ночь, хлопая дверью. Но больше чем на пару часов нас тогда не хватало — притяжение молодых здоровых тел брало свое, и примирение завершалось на стареньком продавленном диванчике.
Когда тест показал две полоски, Катька светилась от счастья. Нам едва стукнуло двадцать четыре, мы были бедны и много работали, но все это вообще не казалось препятствием. Просто наша любовь получила естественное продолжение, и мы были готовы всё преодолеть, лишь бы его реализовать. Но случился выкидыш, свет внутри Кати погас — и, кажется, так никогда и не загорелся снова.
Беременность сделалась ее идеей-фикс. Первая-то была случайностью, Катька просто забыла принять таблетку; но теперь она подошла к вопросу со всей ответственностью. Поставила меня перед фактом, что ради будущего ребенка мы переходим на здоровый образ жизни. Мы и прежде не курили и почти не пили, теперь же вместо картошки со свининой на столе воцарились некрахмалистые овощи, белое мясо и какая-то невероятно полезная зеленая дрянь, которую я всякий раз старался втихаря сбросить с тарелки в мусорку. Но и через год желанная беременность не наступила. Катька прошерстила женские форумы и постановила: сексом мы теперь занимаемся строго в овуляцию, а в остальное время мне надлежит воздерживаться даже от мастурбации. Мои попытки предложить другое решение были бескомпромиссно отвергнуты. С Катькой вообще сложно стало разговаривать, она быстро переходила на крик, а там и на визг.
Моя жизнь превратилась в тоскливый кошмар. Рядом была женщина, которую я безумно хотел, но секс теперь происходил строго по графику. К моему стыду, в таком режиме я не всегда оказывался состоятелен, что вызывало упреки и новые скандалы. Впрочем, повод для сцены мог быть уже любой: я задержался на работе, не доел ужасно полезный ужин, думаю о чем-то своем… Мы стали позорно напоминать супружескую пару из тупых анекдотов. Однажды Катька накинулась на меня с кулаками за то, что я не успел собрать какой-то дурацкий шкафчик к тому сроку, который она считала правильным.
Как-то само собой получилось, что студенческие друзья перестали навещать нас и зазывать на тусовки; ну, у всех своя жизнь… Да и сами мы потеряли вкус к вылазкам на природу или в театр. Хотя стали прилично зарабатывать и сняли квартиру ближе к работе, быт затягивал все сильнее, и по выходным если чего и хотелось, то разве что лежать на диване или резаться в онлайн-игры. Тогда я много играл, это стало почти зависимостью, которая после развода прошла сама собой — просто потерял к играм интерес.