Азарт среднего возраста
Шрифт:
Несмотря на эти уговоры, Александр чувствовал, как сосновый ствол дрожит от той дрожи, которой был охвачен прижавшийся к дереву человек.
Добравшись до него наконец, Александр осторожно подергал его за обутую в валенок ногу. Нога вздрогнула и вдруг обмякла, как будто из нее разом вынули все кости. Валенок тут же сполз Александру в руку. Он бросил его на снег и сказал:
– Слезай, а? Замерзнешь же. Вон мороз какой. Глаза и то мерзнут.
Человек нависал над ним бесформенным комом. Он был одет в большой, не по росту кожух. Голова была не видна – от страха он втянул ее в лохматый
«И как на дерево вскарабкался в таком? – подумал Александр. – Ну да жить захочешь, не то еще сумеешь».
Из кожуха снова донесся всхлип. Но на этот раз уже не судорожный, а просто растерянный. И женский…
И сразу как подтверждение из ворота показалось совершенно белое лицо, на которое падали пряди длинных волос. Половину этого лица, не меньше, занимали расширенные ужасом глаза.
– П-правда?.. – еле слышно проговорила женщина. – Он п-правда… Его н-нету?..
– Нету, – подтвердил Александр. То есть медведь, конечно, существовал – в виде мертвой туши. Но заниматься сейчас объяснениями было явно не ко времени. – Не бойтесь, слезайте. Я вам помогу.
Его уговоры наконец подействовали. Да еще как! Женщина перестала цепляться за дерево – руки ее безвольно разжались, ноги заскользили по стволу так, что и второй валенок упал на снег, и сама она наверняка упала бы тоже, если бы Александр одной рукой не обхватил снизу ее ноги.
– Осторожно! – крикнул он. – Вы держитесь все-таки. А то сейчас вместе навернемся, мало не покажется.
Вряд ли она его слышала – она медленно сползала вниз, бессильно скользя руками по стволу. Александр сползал тоже, с трудом удерживая ее за ноги. Носки на ней были деревенские, грубой вязки, но даже в них было видно, какие узкие у нее ступни.
Наконец он спрыгнул на снег. Женщина свалилась ему на руки. Несмотря на большой кожух, она была такая легкая, что держать ее на руках было нетрудно. Не отпуская ее, Александр присел на корточки и нашарил в снегу ее валенки.
– Вы идти можете? – спросил он, осторожно опуская ее прямо в них.
Женщина не сопротивлялась. Но когда она оказалась стоящей на снегу, колени у нее тут же подогнулись.
– Н-нет… Т-там… Он…
Она судорожно кивнула на медвежью тушу, перегородившую тропинку, на лужу черной крови на снегу.
– Ну и что? – Александр пожал плечами с нарочитым, специально для нее предназначенным спокойствием. – Он же мертвый.
– Вы точно знаете?
Наконец в ее голосе прозвучали отличные от ужаса интонации.
– Точно.
– А вдруг он оживет?
Теперь интонации стали жалобными.
– Не оживет. – Александр улыбнулся. – Такого не бывает.
Конечно, такое бывало, и даже с ним бывало, ожил же слон, которого он считал убитым. Но медведь точно был мертв, в этом Александр женщину не обманывал. Хотя, учитывая ее состояние, не грех было бы и обмануть, лишь бы успокоить. Ужас никак не уходил из ее глаз – стоял в них, как вода в крещенском ковше.
Воспоминание о том, зачем он пришел в лес этой ночью, оказалось очень кстати.
– Вы же, наверное, за водой шли? – спросил Александр.
Она кивнула. Волосы у нее при этом закачались, как будто не волосы это были, а зимние ветки. Присмотревшись,
– Вы что, без шапки? – Он даже головой тряхнул, словно хотел прогнать свое странное виденье. – Мороз ведь какой! Крещенье.
– Я в платке… была, – чуть слышно ответила она. И добавила уже громче: – Боже мой, как вы его взяли и убили! Один раз всего выстрелили – и сразу!..
Трудно сказать, что прозвучало при этом в ее голосе. Во всяком случае, он больше не был мертвым.
Александр почувствовал, что ему становится весело. Так весело, что впору смеяться! И с чего вдруг, почему? Этот восторг не имел никакой причины – был ровно такой, как много лет назад, когда он только начинал охотиться. Именно таким восторгом наполнял тогда его душу каждый меткий выстрел. Но ведь тот восторг ушел навсегда, он же уверился в этом окончательно! Или, выходит, не ушел?..
– Ну и где он, платок ваш?
Александр боялся, что сейчас в голос расхохочется от своего глупого мальчишеского восторга и обидит женщину, которая и без того перепугана насмерть, так что обида вдобавок к страху ей совсем ни к чему. Он с трудом сдерживал смех, рвущийся, ему казалось, прямо из сердца. Жизнь стояла перед ним и смотрела ему в глаза, и он задыхался от счастья видеть ее вот так, прямо перед собою.
Женщина смотрела ему в глаза внимательным непонятным взглядом.
– Вон он, платок, – сказала она. – Я его в медведя бросила.
Она опять вздрогнула, кивнув на неподвижную тушу. Александр снова соступил в снег, обошел тушу, наклонился…
– Не надо! – вскрикнула женщина. – Не надо мне этого платка!
– Надо. – Он поднял платок, встряхнул. Снежинки взвились над ним сверкающей пылью. Хотя света, в котором они могли бы сверкать, в лесу не было. – От зверя спаслись, так замерзнуть хотите?
Рядом с платком валялась в снегу деревянная фляга. Такие резали в поморских деревнях с давних времен, и эта тоже была давняя, старинная. Александр поднял и ее, протянул женщине.
– Пойдемте, – сказал он. – Воды наберем. – И повторил свой прежний вопрос: – Вы ведь за водой шли?
Она кивнула. Протянула руку, взяла у него флягу. Рука у нее была узкая, с тонкими, побелевшими от мороза пальцами. Александр присмотрелся – на вид женщине было, наверное, лет тридцать с небольшим. Но вообще-то определить ее возраст было трудно. Лицо у нее было какое-то неопределимое. Да и не только лицо, вся она тоже. Она не отводила от него внимательных глаз. В них было что-то неуловимо лапландское – ну да, миндалевидная форма. Но они были не узковатые, как у саамов, а большие. Даже огромные у нее были глаза. И ни в глазах ее, ни во всех чертах лица совсем не чувствовалось той полудетской простоты, которая свойственна всем саамам, вот хоть Пашке Герасимову. Наоборот, ее лицо было овеяно изнутри той скрытой серьезностью, которая присуща только людям непростым.