Азарт среднего возраста

Берсенева Анна

– Ксения! – услышала она вдруг.

Она вздрогнула, замерла. Потом медленно обернулась. Человек, окликнувший ее, быстро шел вслед за нею по улице.

– Ксения! – повторил он. – Не бойся, это я, Андрей Гаврилов, помнишь?

– Господи, Андрей! – воскликнула Ксения. – Конечно, я вас помню!

Он совсем не изменился за три года. Ветер бил ему в лицо, а он шел против ветра умело, словно обходил его порывистые струи. Когда он подошел совсем близко, то Ксения увидела, что лицо его даже не раскраснелось от ветра.

– Как я рада вас видеть, Андрей! – проговорила она, вглядываясь в его глаза – все

такие же, смотрящие с тем же простым чувством. И, задохнувшись то ли от ветра, то ли от этого чувства, которое охватило и ее, Ксения позвала: – Пойдемте же, пойдемте скорее! Ветер какой.

– Ничего. – Он улыбнулся. – Ветер – ничего. Пойдем, Ксения.

Глава 9

– Что же вы так долго в гости ко мне собирались?

Ксения налила Андрею полный стакан чаю. В комнате было тепло от с утра еще натопленной печки, и голова у Ксении слегка кружилась от этого тепла, особенно ощутимого после холода в церкви и ветра на деревенской улице.

– Я и совсем не приехал бы, – сказал Андрей. – Ты никого не хотела видеть, я знаю. У тебя какое-то горе случилось, правда? Я тогда еще понял. Горе случилось, ты после него одна захотела остаться. Совсем одна. Я подумал, что так нельзя. Но мешать тебе все-таки не хотел.

– Вы не могли мне помешать, Андрей, – улыбнулась Ксения. – В вас очень много деликатности. Доброты, – пояснила она, заметив, что он не понял этого слова. – Как вы живете? Вы сейчас в Мурманске?

– Сейчас на фронте буду, – спокойно, как о самом обыденном деле, сказал он. – В Мурманске обстрелы, немцы его захватить хотят. Но и в других местах бои идут. Полярная дивизия воюет. Ополченцы. Ты знаешь?

Что бои идут на Кольском полуострове с самого начала войны, и бои яростные, Ксения, конечно, знала, хотя до Варзуги они не доходили.

– Да, – с тоской произнесла она. – Я тоже на фронт хотела. Но меня не взяли. Даже в госпиталь. Никому я не нужна. Такая уж, видно, уродилась.

– Ты нужна, – несогласно покачал головою Андрей. – Когда про тебя думаешь, то сердце просыпается. Всю жизнь по-другому видишь, не так, как обычно. И себя по-другому видишь.

Поэтичность его речи была так же безыскусна, как его взгляд, и так же чиста. И как он только вырос таким, этот парнишка из затерянного в северном холоде народа? В последние двадцать лет, теперь Ксения об этом уже знала, саамы были согнаны с родных мест, лишены привычных занятий: им запрещено было ловить рыбу, их оленьи стада отняты были в колхозы, а сами они потихоньку спивались. Зачем все это с ними сделали, понять было невозможно.

Правда, вопроса «зачем?» Ксения давно уже не задавала. А зачем расстреляли ее отца, тихого рязанского священника? Зачем объявили буржуазным пережитком и закрыли Московский мюзик-холл, в котором работала ее подруга Звездочка и в который валом валили зрители? Зачем надо было, чтобы бабушка умирала в нищете, без пенсии и без лекарств, только потому, что была попадьей? Зачем военный комиссар с презрением швыряет ей чуть не в лицо документы, лишая какого-нибудь раненого солдата помощи в госпитале, а ее, Ксению, возможности разделить испытания с народом, к которому она принадлежит по неотъемлемому своему праву – праву рождения?

Таких вопросов явилось бы слишком много. Лучше было их не задавать.

Да и незачем было их задавать. Ответ на них был Ксении понятен.

Но все-таки ей было уже тридцать пять лет, и возраст связывал ее с совсем другой жизнью. А вот откуда взялась жизненная сила у Андрея Гаврилова, которому было лет двадцать, не больше, – это было Ксении непонятно.

– Вы очень красиво говорите, Андрей, – улыбнулась она. – Вы мыслите тонко и чувствуете глубоко, в этом все дело.

– Не знаю. – Он покачал головой. – Я даже читать плохо умею. Некогда было научиться. Когда маленький был, детей из тундры еще не забирали учиться. Потом, когда вырос, работать надо было много. Тоже некогда учиться было. А теперь война. Надо воевать. Саамов на фронт не берут, говорят, маленький народ, нельзя, чтобы фашисты всех убили. Но я сильно попросил, и меня взяли. Я связистом буду в Полярной дивизии. Через день уже на фронте буду. – Он выпалил все это торопливо, с каким-то особенным волнением. Потом замолчал. Потом сказал: – Ксения, я тебя люблю. Всем сердцем.

Тишина стояла в комнате. Дрова уже сделались золою, но печка еще потрескивала, будто вздыхала от воспоминаний об их недавнем жаре. Дыхания Андрея слышно не было. Может, он и совсем не дышал, лишь смотрел на Ксению. В глазах его не было даже ожидания – только любовь.

– Не обижайся на меня, – сказал он наконец. – Я тебе про это не сказал бы, ты не думай. Если бы…

Что «если бы», он не договорил. Это и без слов было понятно.

Тишина установилась в комнате снова. На этот раз ее нарушила Ксения.

– Спасибо, Андрей, – чуть слышно произнесла она. И добавила с горечью, которой не сумела удержать: – Я ведь и правда думала, что никому уже не нужна…

Ее рука лежала на столе, в самой середине вышитого на скатерти поморского узора. Скатерть эту подарила Ксении варзужская красавица Наталья, ходившая к ней в библиотеку. Андрей протянул руку и осторожно коснулся Ксениных пальцев. Ничто не дрогнуло в ней от его прикосновения. Может быть, Андрей почувствовал это – убрал руку.

Но уже в следующее мгновенье он встал, обошел стол и остановился перед сидящей у противоположного края Ксенией.

– Я завтра уйду, – сказал он. – Может, не вернусь больше. Ты совсем со мной не хочешь?

То детское, что было в нем, чувствовалось теперь с особенной ясностью. Он говорил что думал, и лишь чистота его помыслов лишала грубости его простое желание. Или это было не простое желание?..

Все, что Ксения делала в жизни, подчинялось голосу разума. Она знала это о себе и не противилась этому. Все люди разные. Кто-то живет сердцем, например, Звездочка. А она – разумом. Хорошо это или плохо, но иначе она жить не может. Просто не умеет.

«Для чего себя хранить? – холодно и прямо сказал теперь этот единственный ее советчик. – И что хранить, девство, которого давно уже нет? Можешь сделать счастливым хоть кого-нибудь, так сделай. Пусть этот мальчик уйдет на войну со спокойным сердцем. Да хоть бы даже и только со спокойною плотью!»

– Это неважно, чего я хочу, – сказала она, вставая. – Все неважно, Андрей. Пойдем.

Ксении казалось, что из нее вынули воздух.

Конечно, воздух невозможно вынуть. Но пустота, которая одна только и была теперь у нее внутри, создавала именно такое ощущение.