Азеф
Шрифт:
— Петр, я не приду, — сказал я. — И я советую также вам не ходить. Мои агенты сообщили мне, что на вас организуется покушение.
Рачковский:
— Но… как можете вы этому верить? Прямо смешно!
— Как вам угодно будет, — сказал я.
Я повесил трубку, но какое-то внутреннее беспокойство побуждало меня еще раз позвонить Рачковскому. Его не было дома. У телефона была его жена, француженка. Со всей настойчивостью я предложил ей удержать мужа от посещения Контана. Там грозит ему несчастье. Она обещала мне. Вечером я отправил в ресторан сильный наряд полиции и чинов охраны. Они видели, что Гапон и Рутенберг вошли
184
Герасимов. С. 65–66.
Очень странное свидетельство. Во-первых, оно отчасти противоречит рассказу Рутенберга. По его словам, он приехал один, узнал от швейцара, что никакого «Иванова» в ресторане нет, в гардеробе опознал двух явных сыщиков… и отправился восвояси, ни в какой отдельный кабинет не заходя.
Во-вторых, Рачковский под пером Герасимова выглядит полным идиотом. Один из руководителей политического сыска идет на встречу с предполагаемым террористом по наводке такого «надежного и верного человека», как Гапон, и удивляется, когда его предупреждают об опасности!
В-третьих, имея возможность взять Рутенберга с поличным, с метательным снарядом в руках, полицейские не делают этого…
А какова во всем этом роль Азефа, который все это время продолжал писать Рачковскому какие-то безответные письма? Сообщал ли он в этих письмах что-то? Что?
Гапон, со своей стороны, объяснял свою и Рачковского неявку тем, что Рутенберг не отзвонился накануне.
В общем, какая-то непонятная игра с обеих сторон.
После несостоявшейся встречи Рутенберг отправился в Финляндию, где встретился с Азефом.
Во-первых, он признался в том, что фактически саботировал всю ту часть задания, которая касалась имитации покушения на Дурново. Просто потому, что не понимал, какой в этом смысл.
А дальше все было так:
«…Азеф обозлился, стал грубо обвинять меня, что я не исполняю его инструкций, что своей неумелостью я проваливаю все и всех (в это время в Петербурге произошли аресты БО). Он торопился куда-то по делу и, уходя, назначил мне вечером свидание, чтобы подумать, не оставить ли Рачковского и покончить с одним Гапоном.
Я ничего не ответил тогда Азефу. Все его обвинения были до того несправедливы и он мне стал до того отвратителен, что я буквально не мог заставить себя встретиться с ним.
Я оставил ему записку, что не могу и не хочу ни видеть его, ни слышать, что возвращаюсь в Петербург продолжать дело, как сумею, на основании имеющихся у меня прежних распоряжений.
Я вернулся обратно» [185] .
А не использовал ли Азеф весь этот сюжет с «двойным покушением», чтобы отвлечь внимание от настоящей группы, следившей за Дурново, на мифическую группу Рутенберга? Мы помним, как он во время покушения на Плеве старательно отвлекал внимание полиции на «дублеров» — на группу Клитчоглу.
185
Рутенберг.
В любом случае Азеф хотел устранить по меньшей мере Гапона. Но так, чтобы это было сделано не руками Боевой организации и не с санкции члена-распорядителя БО.
Обидевшись и решив действовать в одиночку, Рутенберг в точности «попал» в азефовский план.
Теперь он решает воспользоваться услугами собственных «дружинников». Среди них — бывшие гапоновцы — например, пятидесятилетний рабочий Алексей Игнатьевич Чудинов. Известно еще одно имя — Александр Аркадьевич Дикгоф-Деренталь, студент Военно-медицинской академии, впоследствии писатель. Он, единственный из участников акции (кроме Рутенберга), оставил о ней воспоминания (правда, не очень достоверные). Про остальных Рутенберг сообщает только то, что они были «рабочие» и «члены партии».
Эти люди должны были не просто убить Гапона — они сначала должны были уличить и «осудить» его. Свидетели, судьи и палачи — в одном лице.
В течение двух недель Рутенберг вел с Гапоном переговоры, а кто-то из членов назначенного им «суда» слушал их из укрытия. При этом Мартын так строил разговор, чтобы Гапон побольше скомпрометировал себя. Речь шла не только о сотрудничестве с полицией. Рутенберг заводил, к примеру, речь о деньгах, в графтоновские дни переданных Циллиакусом Гапону на организацию мятежа в столице. Гапон уходил от разговора — деньги были явно потрачены нецелевым путем.
Стоит подумать о смысле слова «провокация». Революционеры употребляли его более чем расширительно. Но вот умный, храбрый, благородный (чему свидетельство вся его последующая жизнь) человек Петр Рутенберг действует так, как действует — и сам не понимает, как это называется… Политический фанатизм отменял моральные ограничения.
24 марта Рутенберг отправил отчет о своих действиях Азефу. Ответа он не получил.
А 27 марта в пять часов дня он встретил Гапона на железнодорожной платформе в Озерках и отвел его на только что снятую им дачу Звержинской. Там уже находились дружинники: в ожидании жертвы подкреплялись пивом и бутербродами.
Опять откровенные разговоры…
С отвратительно-театральным финалом:
«Я дернул замок, открыл дверь и позвал рабочих.
— Вот мои свидетели! — сказал я Гапону.
То, что рабочие услышали, стоя за дверью, превзошло все их ожидания. Они давно ждали, чтобы я их выпустил. Теперь они не вышли, а выскочили, прыжками, бросились на него со стоном: „А-а-а-а“ — и вцепились в него.
Гапон крикнул было в первую минуту: „Мартын!“, но увидел перед собой знакомое лицо рабочего и понял все.
Они его поволокли в маленькую комнату. А он просил:
— Товарищи! Дорогие товарищи! Не надо!
— Мы тебе не товарищи! Молчи!
Рабочие его связывали. Он отчаянно боролся.
— Товарищи! Все, что вы слышали, — неправда! — говорил он, пытаясь кричать.
— Знаем! Молчи!
Я вышел, спустился вниз. Оставался все время на крытой стеклянной террасе.
— Я сделал все это ради бывшей у меня идеи, — сказал Гапон.
— Знаем твои идеи!..» [186]
186
Там же. С. 80.