Азиаты
Шрифт:
— Очень много…
— Ладно, можете быть свободны. — Волынский разрешил киргиз-кайсакам уйти, но гости, явно неудовлетворённые столь быстрым окончанием дела, затоптались на месте.
— Господин генерал, если императрица повелит поставить одну большую крепость на Ори — вся вражда в кайсакской степи потухнет…
— Хорошо, хорошо, мы рассмотрим ваше прошение в Сенате, можете не сомневаться ни о чём, идите… — Волынский был явно недоволен скупостью киргиз-кайсаков: впервые встретился с такими гостями, что не преподнесли подарков. Однако досада его тотчас рассеялась, как только он вышел в прихожую и увидел голубой китайский сервиз из фарфора, стопками — ковры, меховые шубы, шапки и прочие дорогие вещи.
— Однако,
— Ну что ты, Артемий Петрович, я и знать не знал о подарках. Мнится мне, что они более дорогим подарком считают богатства киргиз-кайсакской степи, кое преподносят России, а это второстепенно… Ты можешь и руды, и меха отвезти императрице.
Волынский, не слушая Соймонова, копался в вещах, краснея от волнения, затем вроде бы нехотя согласился:
— В самом деле, отвезу подарки Анне Иоановне, всё это придётся ей по вкусу… особенно минералы… Замечу тебе, друг мой, — совсем, на радостях, разоткровенничался Волынский, — что императрица по достоинству оценит твоё благожелательное и даже щедрое внимание к ней. — Волынский сладкоречиво говорил, но думал о том, куда поставить у себя в доме китайский сервиз, и не будет ли велика для Натальи норковая шуба, сшитая явно в Сибири и проданная кайсакам. Обдумав всё, Артемий Петрович заговорил ещё об одном деле:
— Предстоит нам с тобой, Фёдор Иваныч, в ближайшие дни выехать в калмыцкую степь да возвести в ханское достоинство Церен-Дондука. Матушка-государыня зимой как узнала, что китайцы к нему приехали, так и обмерла от испуга: «А вдруг китайский император возвеличит в ханы нашего калмыцкого правителя, тогда что?! Тогда калмыки будут жить у нас, а слушаться во всём китайцев! Давай-ка, Артемий Петрович, поскорее поезжай, и, если возможно, исправь нашу оплошность. Россия сама должна жаловать ему титул хана, так-то будет лучше!» Вот приехал и радуюсь, что младший тайдша Дондук-Омбо не дал китайцам возвести в ханы своего дядю или отца, не знаю, кем они друг другу доводятся, но ссорятся и дерутся между собой злее, чем чужие люди.
Сговорились ехать в калмыцкую степь, как только оттуда вернётся и доложит о делах в Калмыкии подполковник Кудрявцев. Вскоре он приехал. Растерян и расстроен был Нефёд:
— До преж такого не было, чтобы сопатые тайдша и даже простые калмыки на казаков кидались, а тут словно с цепи сорвались. Китайцы-то только огня добавили в жаркую свару. Пригрозил я Дондуку-Омбо: пока не поздно, опомнись! Приедет Волынский, шкуру с тебя сдерёт, что идёшь поперёк его. Грамота губернатора, выданная Церену на управление Калмыкией, священна. А он мне сказанул: «Вор и взяточник твой Волынский!» Ну, я его успел нагайкой огреть — ускакал проклятый.
— Вором, говоришь, обозвал? — пальцы Волынского сжались в кулаки и сразу расслабились. — Широко, стало быть, разнеслась дурная слава обо мне, а всё пошло от Долгоруких… от Василия Лукича да Алексея Григорьевича — это они меня чуть было не отдали инквизиции…
Прошло две недели. Правители калмыцких улусов потихоньку съезжались: поставили кибитки по берегу Волги, некоторые остановились в индийском караван— сарае. Обыватели астраханские предвидели недоброе: толки по городу шли, как бы не взъярились калмыки да не порезали астраханцев. Ну как соберутся все на площади перед Кремлём, а калмыки со всех сторон нападут — и всё тут. Достигли эти слухи Соймонова и Волынского. Посоветовались они и решили свершить обряд возведения в ханы прямо на берегу Волги, а со стороны калмыцкой степи выставить отряды казаков.
В назначенный день к десяти утра все чины губернаторские вместе с вице-губернатором прибыли к месту торжества. Вскоре подъехал в коляске, сопровождаемый конной свитой, Волынский. Бросив взгляд на тайдшей, стоявших у помоста, но отдельными кучками, ибо даже тут они не признавали друг друга, Волынский усмехнулся:
— Маловато собралось тайдшей да нойонов… Здесь ли спесивый Дондук?
— И не подумал приехать, — обиженно заметил Кудрявцев. — Как бы не напал.
— А Церен здесь?
— Здесь я, — отозвался Церен-Дондук, который стоял за спиной Волынского и повторял все его движения, тем самым выказывая полную покорность и преданность военному инспектору, а с ним и императрице России.
Церемония возведения в ханы началась с чтения указа императрицы: Волынский, поднявшись с ханом на помост и пригласив вице-губернатора и его ближайших помощников, развернул грамоту и громогласно зачитал её. Хан, преклонившись, принял её и дал клятву на верность России. Возложенная на его голову треуголка и накинутый на плечи кафтан, какие надевали только высокого сана особы, завершили официальную церемонию, и начались игрища. Губернские высшие чины, вице-губернатор, военный инспектор и свита уселись на длинные скамьи, когда объявили скачки. Полсотни джигитов выехали в поле и помчались по кругу с развёрнутым знаменем, которое им доверил Церен-Дондук.
Промчавшись мимо русских чинов, калмыки с гиканьем помахали из стороны в сторону знаменем, прокричали что-то по-своему и унеслись в степь. Губернатор и генералы, а с ними и Церен-Дондук долго смотрели им вслед, думая, возвратятся ли наездники, но их след простыл. Тайдши посмеивались над Цереном, усаживаясь на коней. Волынский, качая головой и сокрушаясь о случившемся, поправил на Церене-Дондуке треуголку, спросил сердито:
— Знамя-то зачем им отдал?! Это же святыня ваша!
— Ай, господин генерал-майор, кто знал, что так будет…
— Смотри, шапку не отдай… — хлопнув Церена по плечу. Волынский сел в коляску.
На другой день стало известно, что младший тайдша Дондук-Омбо напал на ханский улус и разорил его, затем бросился на другие улусы. Поднятые по тревоге астраханские войска, состоящие, в основном, из пехоты, двинулись в калмыцкую степь. Спешно отправили курьера в Царицын, к генералу Миниху с просьбой дать донских казаков на подавление восставших калмыков. Пока суть да дело, Дондук-Омбо захватил пятнадцать тысяч кибиток у Церена и ушёл на Кубань. Широкой живой волной, сметая всё на своём пути, двигались калмыки по степи. Левое крыло уходящих калмыков пронеслось мимо Маныча и Калауса. Один из отрядов Дондука-Омбо остановился на отдых в Арзгире. Калмыки опустошили колодцы и запруду, пока поили раз* горяченных коней, выпили сами множество самоваров чая, а туркмен напугали так, что посеяли в аулах панику. При одном упоминании имени Волынского, который, якобы, ведёт войска, чтобы раз и навсегда уничтожить всех азиатов, люди сворачивали ковры, связывали в узлы пожитки и складывали в хурджуны съестное. Напрасно Берек-хан метался по Арзгиру на коне, показывая царскую грамоту о неприкосновенности туркмен, — царский фирман мало действовал. Наконец, когда калмыки ускакали, Берек-хану всё же удалось ссадить своих аульчан с лошадей и верблюдов.
— Земляки, послушайте меня! — обратился Берек-хан к народу. — Разве вы не знаете, что четыре года назад хан Кубани принял русское подданство?! Вы могли бы без моей помощи рассудить: «Раз кубанский хан стал русским, значит он вместе с русскими станет бить Дондука-Омбо!» Теперь давайте подумаем: куда деваться Дондуку-Омбо? В Кабарду пойдёт — Кабарда тоже приняла русское подданство… В Крым пойдёт, к татарам… Но если вы тоже хотите служить не русским, а татарам, то уходите!
Туркмены присмирели, успокоились. Берекхан, вытирая тельпеком пот с лица, вошёл в свою юрту и увидел бледного, как смерть, Арслана. Берек-хаи встревоженно спросил: