Бабье лето (сборник)
Шрифт:
Он долго молчал, а потом добавил с горькой насмешкой:
– Короче говоря, жизнь прошла.
Он поднялся с кровати, подошел к окну и раздернул штору. Оба молчали.
– А что стало с той женщиной? – наконец спросила она.
– С той женщиной? – небрежно переспросил он. – Ничего не стало. Вышла замуж, родила дочку. Ничего не стало с той женщиной, – повторил он. – Впрочем, как и со всеми остальными.
Она тоже встала с кровати, накинула халат и зашла в ванную. Включила воду и долго рассматривала себя в зеркало.
«И
Она усмехнулась, умылась холодной водой и вышла из ванной.
Он внимательно посмотрел на нее:
– Я тебя расстроил? Прости.
Она махнула рукой.
Потом они ужинали в маленьком подвальчике-кабачке, конечно, стилизованном под старую Русь, – медвежатина в горшочках, пироги, медовуха. Гуляли по улочкам, держась за руки, как дети. Было хорошо, спокойно и почему-то немного грустно.
– Нельзя требовать от жизни многого. Я так и не научилась благодарить за малое, радоваться жизни. Ведь и этого могло не быть. Просто не случиться. Значит, спасибо, спасибо судьбе. И не хандрить, и не скулить. Мерзкий характер – печалиться даже тогда, когда тебе хорошо.
И действительно, было хорошо – все три печальных и светлых дня, таких бесконечно длинных и таких неизбежно коротких.
В последнюю ночь она читала ему стихи. Все свое любимое – Пастернака, Вознесенского. Читала долго, почти до утра. Он внимательно слушал, ни разу не перебив. Потом долго лежали и молчали.
– Не грусти, – сказал он.
Она не ответила.
– Может быть, все не так плохо? – с надеждой спросил он.
Она приподнялась на локте и посмотрела на него долгим внимательным взглядом.
– Все очень хорошо. И очень плохо, – сказала она. – В нашем возрасте уже не обманывают и не обманываются. Наверное, было ужасно глупо так глубоко в это вляпаться. Как выбираться-то будем? А? – грустно улыбнулась она. – Две траченные молью душегрейки, пытаемся согреть друг друга.
– На каждую ситуацию определенно есть два взгляда, – сказал он.
– Ну да, ты еще объясни мне, недотумку, что надо радоваться жизни – такой вот подарок небес. В наши-то годы! И еще предложи ни о чем не думать. Ну совсем ни о чем! Просто жить и радоваться. Радоваться и жить. Это и есть твой взгляд на ситуацию, – горько усмехнулась она.
Он пожал плечами и не успел ответить, а она продолжила, пылко и с отчаянием:
– Господи, пойми, я же не замуж за тебя хочу – смешно, ей-богу! Просто я не понимаю, куда это все катится, к чему приведет. Умеем мы, бабы, все испортить, да? – Она улыбнулась и шмыгнула носом. – Ну вот, еще разреветься недоставало. Как девочка.
– Ты – девочка, – тихо сказал он и обнял ее за плечи. – Ты и есть девочка, – повторил он. – Моя любимая девочка.
Она уткнулась ему в плечо и разревелась.
– Хочется поплакать – поплачь. – Он погладил ее по голове.
– А почему ты не говоришь мне, что что-нибудь придумаешь? – всхлипывая, спросила она.
Он замолчал и немного отстранил ее от себя.
Она встала, накинула халат и пошла в ванную. Долго стояла под горячим душем. Когда она вернулась в комнату, он крепко спал, широко раскинув во сне руки.
– Мужики! – вздохнула Стефа и легла с краю.
Утром они выпили кофе в кафе и двинулись в путь. По дороге оба молчали. Потом он закурил, приоткрыл окно и сказал:
– Понимаешь, так лихо завязаны узлы. Просто морские узлы. Не распутать.
Она кивнула.
– И вообще, Бога надо благодарить за такой подарок. Я уже и не надеялся. Уже почти ни на что не было сил. Давай не будем забегать вперед.
– Не будем.
«Надо и вправду молиться на каждый отпущенный день», – подумала она.
Ночью она позвонила Аньке – из ванной, конечно. Анька пришла в восторг от всей ситуации – выспрашивала подробно, как и что. Стефа смущалась и пыталась съехать со скользких тем. Но дотошная Анька требовала подробностей. Стефа телетайпно отчитывалась:
– Все так! Так! Я и не представляла, что такое бывает.
– Вот видишь, – говорила удовлетворенная Анька.
– Прожила до пятидесяти лет и выяснила, что полная дура, – счастливо смеялась Стефа.
– Ни о чем не думай, – учила ее умная Анька. – Живи одним днем. Как будет, так будет. От тебя все равно ничего не зависит.
– Как не зависит? – пугалась Стефа.
Так пролетело лето – лучшее лето в ее жизни.
В сентябре он сказал, что нужно поговорить, – и они встретились в «их» кафе на Патриарших.
Он был мрачен и сосредоточен. Сначала – обычный треп, так, ни о чем. Но она что-то чувствовала: дрожали руки, и отчаянно колотилось сердце.
– Говори, – велела она ему.
Он кивнул и начал свой непростой рассказ. Проблема заключалась в том, что у его жены были неважные дела. Та, старая болезнь опять дала о себе знать. Состояние не критическое, но нужно принимать меры. Затягивать нельзя. Сын настаивает на поездке в Америку. Про преимущества американской медицины говорить не приходится. В общем, короче говоря, они уже начали собирать документы.
Леонид тяжело вздохнул и замолчал.
Стефа тоже молчала и смотрела немигающим взглядом в окно.
– Я поняла, – наконец выдавила она. – Ты уезжаешь. Навсегда?
Он пожал плечом:
– Кто ж знает?
– Ты. Ты знаешь, что навсегда. И не ври мне. Скажи как есть.
Он молчал.
– Ну и отлично. Не в смысле ситуации, конечно, извини. А в смысле того, что жизнь сама расставляет все по своим местам. Очень правильная жизнь! Очень мудрая! Все решила за нас. Такое облегчение! Никому не надо ни о чем думать!