Бабье лето (сборник)
Шрифт:
– О чем ты, господи! – обиделась Симка и снова хлюпнула носом. Потом рассмеялась: – Слушай, а я здесь и вправду Симона. Ну помнишь?
Я кивнула. Мы расцеловались, и я пошла к выходу. Почему-то я боялась оглянуться.
– Я тоже ничего не забыла, – сказала она мне в спину тихо-тихо.
Адресами мы почему-то не обменялись – ни ей, ни мне это не пришло в голову.
Фарфоровый попугай благополучно переехал три наземные границы и одну воздушную. А вот дома, в Москве, я его все-таки грохнула – с битьем посуды у меня
Его я приклеила – почти незаметно. Зная примету, что склеенные вещи в доме держать нельзя, выкидывать его я почему-то не решаюсь. Все-таки память. О странной, яркой и до сих пор непонятной Симке. Хотя, наверное, память не в вещах, а где-то глубоко в сердце. О ком-то – хорошая, а о ком-то – не очень. Но о Симке – точно хорошая. Несмотря ни на что. Все, конец сюжета. Хотя, наверное, это и не сюжет вовсе. Но есть так, как оно есть. Ни больше ни меньше.
Три тополя в Новых Черемушках
Нина не видела ничего, кроме широко распахнутых и испуганных глаз Котика. Бледный, худенький, встревоженный, он привстал на сиденье, чтобы еще раз посмотреть на нее, и она заметила, как задрожали его губешки.
Раздался бравурный марш, все испуганно вздрогнули, заревели дети – дружно, хором, как по команде, и автобус резко рванул с места. Мамаши бросились за ним вслед – увозили их деток. Их счастье, тревогу и боль.
Нина завыла в голос и тоже рванула вперед. Клавка догнала ее, больно вцепилась ей в локоть и гаркнула в ухо, пытаясь перекричать рвущую душу музыку:
– Стой, дура! Стой, оглашенная!
Нина вырвалась и неловко побежала. Клавка нагнала ее снова и с высоты своего роста жестко схватила за плечо.
– Стой! Кому говорят! Прям под колеса, коза полоумная! Остановись! Взлетишь ведь!
Автобус почти исчез с горизонта, потерялся среди себе подобных, а мамаши и бабки продолжали стоять на площади, утирая слезы и жалобно причитая.
Наконец все медленно стали разбредаться – кто к метро, кто на трамвай, а кто и пешком.
Суббота. Детей отправляли в субботу. В летний детский сад, на природу.
Печальные матери теперь были свободны, но, казалось, это их совсем не радовало.
Нина продолжала стоять на том же месте, где упорная Клавка поймала ее на лету.
Клавка достала пачку сигарет и смачно затянулась.
– Уф! Ну, вы и придурочные! Счастья своего не понимаете!
Нина вяло отмахнулась.
– Что б ты понимала в женском-то счастье! – Она громко всхлипнула, высморкалась в носовой платок и растерянно посмотрела по сторонам.
Клавка, видя замешательство подруги, звонко хлопнула ее по плечу и засмеялась.
– Ну чё? Двинули, что ли?
Нина вздрогнула.
– Куда еще?
– Да в кафе! Посидим как люди! Винишка попьем! Кофейку! А хочешь,
Нина покачала головой и отмахнулась:
– Да ну тебя! Скажешь тоже – кафе! Ты б еще ресторан придумала.
– Да пожалуйста! – рассмеялась Клавка. – Можно и в ресторан! Чё мы, не люди, что ли?
Нина снова покачала головой:
– Иди ты! Мне только по ресторанам… И вообще… Какое там «посидим»! Домой я. Настроение, знаешь ли… Не до развлечений.
– Ага! – разозлилась Клавка. – Вот давай! Домой. Приди и рыдай как белуга. Знаю тебя. Радости жизни тебе не знакомы. Только бы ныть и скулить – самая бедная, самая несчастная. Ни денег, ни сына.
Нина обиделась и снова была готова разреветься.
– Ну, знаешь ли! – Она резко развернулась и пошла прочь.
Клавка нагнала ее и примирительно сказала:
– Ладно. Не дуйся. Это я так, чтоб взбодриться.
Она взяла подругу под руку, и они вышли на Кировскую.
Стояла жара – совсем не типичная для начала июня. Тополиный пух, прибитый к асфальту, напоминал счесанную собачью шерсть. Счесанную и неубранную.
Нине, полноватой и тяжелой, было невыносимо жарко и душно, так что прихватывало сердце и стучало тяжелым колоколом в голове, а тощей Клавке – хоть бы что. Ни капельки пота на крупном, некрасивом лошадином лице.
Клавка вела Нину уверенно, точно зная куда. Наконец, остановившись перед массивной коричневой дверью, с усилием толкнула ее.
Они вошли в помещение – Нина робея, а ушлая и наглая Клавка, как всегда, уверенно.
В зале стоял полумрак и тишина и даже было вполне прохладно. Они уселись за столик у окна, и к ним не спеша, словно делая большое одолжение, направился официант – рыхлый белобрысый парень с косой ухмылочкой на невыразительном, отекшем лице.
Он молча кивнул и положил на стол меню в коричневом переплете.
Клавка деловито открыла папку и бегло пробежалась глазами.
– Так, значит! – Она сглотнула слюну. – Салатика два с помидорами. Одну селедочку с луком. Бифштекс с картошкой. Два, разумеется. И триста грамм. Беленькой! – Она чуть прибавила нажима в голосе.
Официант кивнул, снова ухмыльнулся и медленно отошел от их столика.
– И не тяните там! – крикнула ему вслед наглая и уверенная в себе Клавка.
Нина вздрогнула – вот и будет сейчас скандал!
Но скандала не случилось, а официант чуть прибавил шагу и бросил на Клавку уважительный взгляд.
– Есть не хочу, – заявила Нина и сморщилась. – Нет аппетита.
– Ага, – кивнула подруга, – и ты мне тут еще поговори! – Она снова закурила, картинно выпустив в потолок тонкую струйку дыма.
Официант принес водку в прозрачном графинчике, салат из помидоров и селедочницу, в которой красивыми и крупными кольцами лука была прикрыта серебристо-перламутровая, крупно нарезанная селедка.