Бабы, или Ковидная осень
Шрифт:
В большом сонном зеркале коридора периферическое зрение ухватило движение большого и неуклюжего, пугливо передвигавшегося в сторону ванной белого пятна. Остановившись у зеркала и поглядев на свою наготу, она вдруг почувствовала к себе небывалое и жгучее отвращение.
Метнувшись в ужасе обратно в комнату, Ника выдернула из-под подушки мобильный, который со вчерашнего вечера не выпускала из рук.
Последняя закрытая в инете вкладка была страничкой сайта «Афоризмы и стихи». Открыв ее, перечитала дурацкий, возмутительно
Из окошка скребется осенью,
Меня милый, любимый бросил мой
И помятую, и нежеланную
Рюмкой пятничной долгожданную
Ты постой, погоди холодно солнышко,
В рюмке той нету донышка.
Я любовь свою себе придумала
Ворожила в ночь, в воду плюнула
Одинокая, нежеланная
Лишь убогому долгожданная
Погоди, молю…
Ты вглядись в меня!
Что придумано – то и истина.
Встав на корточки у кровати и уткнувшись лицом в простыню, Ника разрыдалась.
Гнойник, нарывавший в душе с пандемийной весны, вчера неожиданно прорвался наружу и превратился в конкретное действие, на которое почему-то до сих пор не было никакой реакции.
Вчера, выпив после эфира в инсте с полбутылки вина, Ника, приказав совести заткнуться, отыскала в контактах айфона еще в мае занесенный, обозначенный коротеньким «Н» и эмодзи, символизирующей какашку, номер, и, почти не думая, набрала в ватсапе нехитрый текст, вероятно, услышанный в дерьмовом сериале с картонными героями.
Почувствовав секундное злорадное облегчение, нажала кнопку «отправить».
Прошло мучительных полчаса, но сообщение не было прочитано получателем.
Ника пошла в душ. Заставила себя сделать вечерний уход, которому как раз в тот вечер учила в инсте подписчиц – три разных сыворотки, масло для роста ресниц и бровей, крем под глаза, на лицо и шею, массаж нефритовым мезороллером между нанесениями всех этих средств.
Выйдя из ванной, она бросилась к лежавшему на подзарядке мобильному.
Сообщение все еще значилось непрочитанным.
Добив бутылку красного, Ника, то бессмысленно глядя в экран с сериалом, то бесцельно шарясь в мобильном, ждала ответа.
Ей пришло в голову, что именно в таком состоянии, должно быть, ждут в очереди результат КТ больные ковидом – вздрагивая от каждого дверного всхлипа, жадно прислушиваясь к голосам медперсонала и представляя, а затем уже окончательно убеждая себя в неблагоприятном диагнозе.
А каким, в ее случае, мог быть «благоприятный» диагноз?
Она не знала.
Он никогда не решился бы сам.
Каждый раз, когда отводил глаза при прощании, его продырявленная и страстью, и долгом душа будто вымаливала у Ники вмешаться в ситуацию.
Еще в начале стремительно развивавшегося романа она много раз представляла, как он паркуется перед загородным домом, как заходит в него, снимает в громадной, с мраморным полом прихожей дорогие итальянские ботинки, наспех целует бросившихся навстречу детей, машинально треплет за ушами примостившуюся на руках одного из них уродливую крыску-собачку, а потом неожиданно обрушивается на нее с яростным криком: «Место!».
Из кухни тянет жареным мясом и пригоревшим чесноком, а жена где-то в доме хихикает с массажисткой.
Не снимая костюма, он проходит в ванную и моет руки, затем идет в кухню-столовую, убранство которой стоит, как хороший автомобиль.
Открывает сковородку и раскладывает по тарелкам давно остывшее мясо и пережаренный зеленый горошек.
За ужином дети, мальчик и девочка, вяло ковыряются в тарелках, во что-то играя в мобильных.
Весь ужин он едва сдерживает себя.
Дети уходят, и наконец появляется ЭТА.
На лбу немолодого лица багровеют заломы от массажного стола.
Короткий, небрежно запахнутый халатик обнажает заплывшие жирком коленки и рыхловатые ляжки.
«Как дела на работе?» – не глядя, спрашивает она и, не дождавшись ответа, кидается с портмоне в руках в прихожую, чтобы рассчитаться с азиаткой, застывшей там в обнимку с массажным столом.
Когда жена возвращается, он смотрит на нее тяжелым, как тот стол, взглядом.
«Надо поговорить», – твердо произносит он.
А позже, как в красивом клипе, грохаются на пол в прихожей собранные наспех чемоданы, из комнат выбегают дети, лает, мешаясь под ногами, крыска-собака, рыдает ЭТА…
И все это в черно-белых тонах.
Он, не оборачиваясь, покидает дом.
Воздух свободы заполняет его легкие, и все вокруг волшебным образом окрашивается в яркие цвета.
Он садится в машину.
Но следующий, казалось бы, самый важный кадр в этом клипе, упорно не складывался…
Фантазию эту Ника видела во множестве вариаций.
Менялись времена года и, как следствие, модели и толщина подошв его ботинок, менялся возраст детей – они то уменьшались в размерах, то вырастали.
Менялась порода собаки. Иногда воображение рисовало зашуганную таксу, иногда – порыкивающую овчарку.
Массажистка трансформировалась в косметолога – переколотую ботоксом блонду прилично за сорок. Мрамор на полу становился благородным дубом.
В кастрюльке на плите хозяина могло дожидаться пересоленное рагу или слипшееся комками ризотто.
Халатик на теле жены был то плюшевым, отстойным, то роскошным, отделанным кружевом шелковым пеньюаром.
Менялась и жена – от курносой, плотно засевшей в пригородном поселке с вареньем и выращиванием цветочков простушки до властной, уверенно несущей статус жены и матери силиконовой красавицы.