Багровый лепесток и белый
Шрифт:
Но он лишь передернулся и крепко зажмурил глаза, предоставляя Конфетке вообразить состояние трупа Агнес.
«Боже мой, об одном молюсь — чтобы это был конец!»
Она шагнула вперед и обняла его, вдыхая омерзительный запах, которым пропиталась его одежда. Она гладила его по липкой от пота спине, бормотала в ухо успокоительные слова: да, да, это уже конец, это была Агнес, ему показали труп Агнес, тысячи людей тонут каждый год, больше народу гибнет в воде, чем по любой другой причине, всего неделю назад об этом писали в газетах, и ты вспомни, какая была погода в ту ночь, когда убежала Агнес, и как она была слаба.
Конфетка говорила, не переставая, пока не затихли его рыдания и содрогания, пока он не успокоился.)
Теперь он стоит, прямой и внушительный: восковая
В отличие от похорон Генри, которые проходили под дождем, погребение Агнес погода благословила ясным небом, негреющим солнцем и умеренным ветерком. Две птицы щебечут в голых ветвях, обсуждая ход зимы и возможности дожить до весны. Собравшиеся у могилы их не интересуют: пусть даже это неспокойное скопище черных тварей своим внимательным и голодным видом напоминает ворон, они толкутся в неподходящем месте, глупые создания, — здесь нет ни крошки пищи.
Но все же — из чистого любопытства, — кто сегодня пришел? Что за представители рода человеческого проделали этот путь от своих уютных гнезд, чтобы посмотреть, как предают земле Агнес Рэкхэм?
Конечно же, лорд Ануин, хотя никому неведомо, что бы он сделал, будь он не на отдыхе в Англии, а в более привычных для него местностях Италии или Туниса. Тем не менее, он здесь, как и его красавица-жена, хотя, к сожалению, она и миссис Рэкхэм никогда не встречались.
Генри Калдер Рэкхэм — глава рода со стороны Уильяма; правда, он выглядит менее значительным, нежели отчим Агнес, но для своего возраста совсем неплох. Бедняга: надежда иметь внука становилась все призрачнее по мере того, как он старел. Сначала у него были два сына: один решил быть холостяком-священнослужителем, второй — холостяком-распутником; потом один сын умер, а второй женился на женщине, которая хоть и родила, но не сына, а теперь больше нет и ее. Как же ему не казаться мрачным?
Кто еще пришел на похороны? Леди Бриджлоу и множество прочих леди из окружения Агнес, в том числе миссис Канэм, миссис Баттерслей, миссис Амфлетт, миссис Максвелл, миссис Фитцхью, миссис Гуч, миссис Марр — а кто это там, миссис Эбернети? Боже, надо бы знать. Похоже, что она, но разве миссис Эбернети не переселилась в Индию? Все эти маленькие тайны можно будет прояснить только после похорон.
А этот ребенок? Что за ребенок стоит впереди этого чучела, этой гувернантки, бледной как смерть? Это Софи Рэкхэм? Некоторые из собравшихся сегодня дам знали, что у миссис Рэкхэм есть дочь, другие не были извещены. Они с любопытством смотрят на маленькую девочку, отмечая, что по строению лица она в отца, но глаза у нее мамины.
Какие любопытные похороны! Так много женщин и почти нет мужчин! Что, у миссис Рэкхэм не было родни мужского пола? Братьев, кузенов, племянников? «Видимо, нет. Говорят, есть дядья, но они… Понимаете, они католики, и не из приличных, здравомыслящих католиков, а скорее… фанатики, что ли».
А что доктор Керлью, который пользовал миссис Рэкхэм? Можно бы предположить, что он будет на похоронах, правда? Ах, он в Антверпене, высказывает свое мнение на семинаре по микседеме. Вон его дочь, миссис Эммелин Фокс: стоит так неприметно в конце толпы. Еще одна вдова! Господи, вам приходилось раньше бывать на похоронах с таким количеством вдов и вдовцов?! Даже леди Ануин, вы знаете, она ведь не первая леди Ануин — нет, даже мать Агнес Рэкхэм была не первой — там была совсем другая, третья, то есть, на самом деле, первая леди Ануин, которая умерла чуть не сразу после замужества, а потом, буквально через пару недель, лорд Ануин встречает Вайолет Пиготт, а она, знаете ли, тоже вдова — вы не потеряли нить? История на самом деле вполне скандальная, ее лучше не вытаскивать на свет Божий, особенно в печальных обстоятельствах, которые сегодня нас всех сюда привели, в обстоятельствах, совершенно неподобающих для сплетен, а, кроме того, Вайолет Пиготт начала вертеть зонтиком перед лордом Ануином, когда еще не остыло тело его бедной жены, и кто знает, способен ли мужчина, только что овдовевший и потерявший голову от горя, принимать разумные решения?
Но все это в прошлом, не будем больше говорить об этом — тем более что никто из нас не знаком со всеми фактами, даже миссис Фитцхью всего не знает, а вот ее старшая сестра близко знала первую леди Ануин. Вон она, в боа из черных перьев; она непременно будет у миссис Барр завтра после полудня; у миссис Барр неофициальный прием, только для дам.
Да, так о чем мы говорили? Ах да, миссис Фокс. Она хорошо выглядит, правда? Еще полгода назад были все основания полагать, что ее больше не увидят на похоронах — разве что на ее собственных. И вот, пожалуйста, она здесь, что доказывает — Наперед никто ничего не знает. А что, миссис Рэкхэм и она были так хорошо знакомы? Как помнится, их никогда не видели вместе на людях. Может быть, она здесь как представительница своего отца? Вид у нее скорбный, но в то же время — как-то неловко говорить — несколько неодобрительный. Она ведь убежденная сторонница кремации, вы знали об этом? Доктор Крейн терпеть ее не может; во время одной из его проповедей она поднялась на ноги и сказала: «Прошу прощения, сэр, но то, что вы говорите, — неправда!» Вообразите! Жаль, меня там не случилось…
Но, как бы там ни было, она здесь, держится особняком, слушает доктора Крейна. Глаза у нее сухие, вид достойный. Впрочем, у всех дам сухие глаза и достойный вид. Миссис Гуч решилась было захлюпать носом, но, увидев, что другие так не делают, тут же остановилась.
А мужчины? Как держатся они? На лице Уильяма Рэкхэма — выражение мучительного недоумения. Без сомнения, кончина жены — это такая рана, глубину которой ему еще предстоит осознать. Лорд Ануин так хорошо скрывает горе, что выглядит почти скучающим. Генри Калдер Рэкхэм стоит неподвижный и меланхоличный; все его внимание сосредоточено только на пасторе; грудь вздымается в глубоком, тихом вздохе всякий раз, когда тот после паузы разражается новой тирадой.
Монолог доктора Крейна, похоже, близится к кульминации: он уже произнес слова «пепел и прах», наверняка означающие, что гроб скоро опустят в яму. Пепел и прах, напоминает он собравшимся, есть наши единственные материальные останки, которые ничего не значат в сравнении с нашей душой. В ярком свете физической смерти наша душа раскрывается как изначальная сущность, сбросившая с себя маленькую, почти не имеющую значения частицу — тело. Телесная форма миссис Рэкхэм не есть утрата для нее, ибо жизнь ее продолжается не только в воспоминаниях о характере и делах усопшей, которые, конечно, могут засвидетельствовать все присутствующие, но — что важнее — в сердце ее небесного Отца.
«С любовью хранимая в памяти всех, кто имел счастье знать ее, — земная утрата была обретением неба», — гласит надпись на могильной плите, почти тождественная надписи на памятнике Генри неподалеку — но как может человек, сраженный горем, придумать другие уместные слова? Что от него ожидали, метафизических стихов в стиле Герберта? Есть здесь человек, кто мог бы написать нечто лучшее, будь он на его месте? Смерть слишком непристойна для красивых стихов.
Уильям не отрывает взгляд от гроба, пока могильщики поднимают его на веревках. Он стискивает челюсти, борясь с соблазном вытереть пот со лба, поскольку боится, как бы тональный крем Рэкхэма и пудра Рэкхэма «Персиковый пушок» не смазались на носовой платок, обнажая ссадины и кровоподтеки. Пробил час: изящный, блестящий лаком ящик, наконец, опущен в могилу. Доктор Крейн нараспев читает древние слова, провожая его в путь. Они не утешают Уильяма: «пепел к пеплу, к праху прах» — очень хороши для декламации у могилы, но, с научной точки зрения, пепел есть продукт кремации, а не захоронения. Внутренние метаморфозы трупа зашли уже далеко, что хорошо известно Уильяму, видевшему тело в морге, но конечным продуктом будет не пепел; это будет жижа; или грязь.