Багряные зори
Шрифт:
«А почему бы и нет?» — улыбнулся боец Бучацкий.
Склонился над столом командир полка Аркадий Голиков, написал письмо к товарищу в Фастов…
Так вот и стал отец Володи железнодорожником. Не один раз потом он с благодарностью рассказывал Володе о своем командире.
А когда закончил Володя второй класс, учительница Мария Тодиевна подарила ему книжку с надписью: «Володе Бучацкому за отличные успехи в учебе и отличное поведение».
«Школа» — так называлась эта книга. А в ней большой портрет автора. Совсем еще молодой парнишка: крепко сжатые губы, смелый юношеский взгляд, на голове лихо заломленная кубанка, портупея
Вечером развернул отец книгу, увидел портрет и сказал:
«Так это ж он…»
«Кто?» — не без любопытства спросил Володя.
«Мой командир, Голиков», — с гордостью объяснил отец сыну.
«А почему же… Гайдар?»
«Гонялись мы за бандами на монгольской границе. Так его монголы еще тогда Гайдаром прозвали».
«Почему?»
«Гайдар — это дозорный по-ихнему. Храбрый, значит, передовой воин».
Не раз собирался отец письмо написать своему командиру. Не вышло: открылись старые раны, поболел немного, а там и умер.
С тех пор книгу отцова командира Голикова Володя бережет как самую большую драгоценность…
Словно ото сна очнулся Володя. Быстро подхватил кошелку и побежал на вокзал. Дрожат рельсы. Мчится бронепоезд через Ольшаницу, Мироновку, мчится туда, где идут тяжелые бои.
НИКТО НЕ СПАЛ…
Поначалу докатились из-за Роси глухие взрывы. Казалось, что в Синяве кто-то без устали бьет огромным молотом по скале. Жгучей болью отзывалось эхо этих ударов в каждом человеческом сердце. В селе срочно уничтожали документы, убивали скот, жгли хлеб — словом, делали все, чтобы ничего не досталось врагу. В слезах смотрели люди, как в огне пожарищ гибли плоды земли, выращенные мозолистыми руками.
Пожар охватил колхозные постройки, перекинулся на высокие стога прошлогодней соломы. Яркое зарево осветило затерянные в полумраке дворы, хаты, одинокие фигуры людей, от которых падали косматые тени, длинные и черные, словно привидения. Ветер на лету подхватил горящую солому и остервенело швырял ее тяжелыми пригоршнями в ночную степь.
А на разбитых дорогах клубилась пыль. К днепровским переправам беспрерывно один за другим тянулись беженцы, гнали скот, ехали или шли пешком. Немцы не бомбили — просто они расстреливали людей из пулеметов. Выходили из-под солнца самолеты, и черные кресты теней быстро проносились над полями, опускались на дороги…
Ревели в селе недоенные коровы, лаяли собаки. Высокие столбы дыма чудовищными кустами поднимались над селом; и так до тех пор, пока из них не выбивались красные языки пламени. На огородах бегали поросята, нарочно выпущенные из фермы, по всему селу разбрелась скотина…
Едва железнодорожный эшелон с эвакуированными женщинами и детьми остановился на станции, как на него с пронзительным свистом стали пикировать появившиеся из-за облаков «юнкерсы». От самолетов сразу отделились темные точки. Увеличиваясь на глазах, они с нарастающей быстротой бешено неслись к земле, а потом выше островерхих тополей выросли черные тучи взрывов. Когда дым рассеялся и пыль осела, на месте вагонов в огне корчились железные остовы.
Как только из Бушева, Синявы, Ракитного отошли последние воинские части, раздался глухой взрыв: высоко в воздух взлетел железнодорожный мост через реку. На нефтебазе открыли цистерны. Бензин, керосин длинными ручейками стекали прямо в речку.
Наступила тревожная, в зловещих заревах ночь. Никто не спал. До самого утра вокруг пылало небо, красные языки пламени видны были далеко в степи. В огородах, садах, возле домов рыли ямы: люди прятали все, что еще можно было укрыть.
А через село отходили последние солдаты… Последние!.. Хотелось выбежать на улицу, остановить их и громко крикнуть:
«Не уходите! Куда вы? А как же мы?»
Утром из орудий и пулеметов фашисты обстреляли село, а в полдень по улицам прошли первые вражеские танки.
Сворачивали во дворы, заезжали в сады, крушили груши, яблони — маскировались.
Открывая люки, фашисты вылезали из бронированных укрытий и быстро расползались по домам, как саранча.
Послышались первые грубые слова на ломаном русском языке:
— Матка! Яйки, млеко, давай, давай шнеллер!.. [2] По главной улице автоматчики провели троих тяжелораненых красноармейцев.
2
Быстрей! (нем.)
Визжали поросята, кудахтали куры; немцы шныряли по дворам и по сараям — охотились за живностью. Повсюду раздавались короткие автоматные очереди.
ПЕРВЫЕ ДНИ
К вечеру Володя пробрался на луг нарвать травы — второй день кролики в клетке некормленые. Вдруг в густых кустах, чуть ли не у самой воды, он заметил — что-то чернеет…
Осторожно раздвинул ветки и вздрогнул. Там лежал мужчина. Густая рыжая щетина, взъерошенный чуб, болезненный блеск глаз. Высохшими, потрескавшимися губами он едва прошептал:
— Не бойся, мальчик…
Володя пристально вглядывался в обросшее лицо. Мужчина показался ему знакомым.
— Принеси мне что-нибудь поесть, — попросил он.
— Я мигом! Только вы подождите здесь, — ответил мальчуган и исчез в кустах.
Только по дороге вспомнил, где он видел этого человека. Ну конечно же, в школе! На уроке немецкого языка сидел инспектор. Как раз напротив Володи. Что-то торопливо писал. Володю сзади вдруг подтолкнули:
«Это не инспектор. Это учитель из соседнего села».
Володя мельком взглянул на инспектора. А тот, приложив палец к губам, так тепло и приветливо ему улыбнулся, что мальчик смущенно опустил глаза…
Володя не заставил себя долго ждать. Он принес горшок каши и добрую половину буханки хлеба.
— Ешьте на здоровье!
Дрожащими руками «инспектор» взял из рук мальчугана горшок и жадно принялся за еду. Растерянный Володя отвернулся.
Перекрывая крики, рев моторов, треск автоматов пьяные немцы горланили:
Вир воллен нах райтен, Гиммер вайтер унд вайтер нах остен, Юбер ди грюнен визен унд фельдер, Дас зинд унзере хоер тройме!