Бал шутов. Роман
Шрифт:
Леви сел на кушетку и похолодел.
— У вас нет денег! — констатировал он.
— У вас тоже, — констатировал Гарик.
— Почему, — удивился Леви. — У меня есть.
Он достал из штанов два раиных чека.
— А — а? Что вы на это скажете?..
— Бешеные деньги, — сказал Гарик. — Откуда они у вас? Нам хватит на целую гурию. Правда, одну на двоих…
Опустился вечер. Комик Леви и гений Гуревич молча сидели на диване, без света, без денег, в лунном луче.
— Что же мы будем делать,
— Не знаю, — ответил Гуревич. — Если хотите, я могу вам дать пару уроков русского… Как вы, наверно, знаете, в русском языке шесть падежей.
Гуревич не спеша перечислил падежи. Леви печально смотрел на него.
— Теперь повторите, — попросил Гарик.
— Что мне повторять, — сказал Леви, — когда вы меня неправильно учите. После винительного идет дательный, а не предложный.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Наверно, вы правы… Я никогда его не преподавал. Просто всегда любил…
Гуревич поднялся, достал какого-то сыра, бутылку красного вина, длинный белый батон — и они выпили…
— Знаете, — сказал Гарик, — это здорово, что вы притащились. Что бы я делал без вас… Расскажите мне что-нибудь… Говорят, вы великий рассказчик…
Леви опустил голову на руки.
— Я вам никогда не рассказывал историю про капитана?
Глаза Гуревича заблестели.
— Про капитана?.. Нет… Никогда…
— А, это удивительная история… Слушайте… Однажды из поезда Ленинград — Киев, причем скорого, я выбросил капитана Красной Армии.
— Не может быть!
— Клянусь!.. И представьте себе — одним махом.
— Вы, наверно, были полковником?
— Куда там… Простым лейтенантом.
— И лейтенант поднял руку на капитана?
— Да, а чего вы удивляетесь? Я бы его выбросил, даже если бы он был маршалом. Да вы слушайте… Поезд шел по Украине, мы стояли в тамбуре и курили… Тогда я выкуривал по две пачки в день, Гуревич, как вы сейчас… Капитан повествовал о своих любовных победах. Их у него было множество. Женщины его любили повсюду — на лафете орудия, на крыше бронепоезда, в окопах, в тамбуре, на шпалах… Затем он вдруг перешел на евреев. Вы не знаете, почему у антисемитов всего две любимые темы — женщины и евреи? Что объединяет нас с бабами в их маразматических головках?… Сначала он мне сообщил, что все евреи — трусы. Я промолчал, хотя это было непросто. Тогда капитан поведал, что они распяли Христа.
— Это мне уже известно, — тихо произнес я.
— Вместо того, чтобы воевать, они отсиживались в Ташкенте, — сообщил он. — Вы знаете, Гуревич, я непохож на еврея, и поэтому я все это уже знал давно.
— И это я слышал, — сообщил я капитану.
Он был недоволен.
— Я стрелял им в спину, когда мы шли в атаку, — вдруг произнес он, — это ты тоже слышал?
— Врешь! — сказал я.
— Стелял! — завопил он. — Сукой буду!
— Как ты мог в них стрелять, — тихо спросил я, — когда они были в Ташкенте?
Леви замолчал и в свете лунного луча Гуревич увидел, как побледнело его лицо.
— Ну, и что же он ответил? — спросил Гарик.
— Ничего… Он не успел ответить… Я его уже выбросил. Хотя, — Леви задумался, — может, и не надо было этого делать…
— То есть — вы убили человека? — уточнил Гуревич.
— Я? — удивился Леви. — Кто вам сказал? С чего вы взяли?
— Как с чего? Вы же его выбросили!
— Ну, конечно.
— Притом из скорого поезда?!
— Ну да. Из скорого… Но поезд стоял… Я вам разве этого не сказал? Хотя, — Леви задумался, — стоянка была всего пару минут… Может, надо было подождать?… А, как вы считаете?…
Гуревич молчал, Леви дожевывал остатки сыра…
— Послушайте, Леви, — начал Гарик, — почему вы мне никогда не говорили, за что вы выкинули капитана?
— Я не хотел вас огорчать, Гуревич. И потом — я давал волю вашей буйной фантазии… Я думал рассказать вам это когда-нибудь, на свободе… Когда все уже будет позади… Кстати, у вас, случайно, не найдется еще кусочка сыра?..
Борщ был разгневан. Он почти кричал на Сокола.
— Что вы создали? — глаза Борща горели, как угли в камине Главного.
— Тайное общество, — отвечал Борис.
— И чем вы там занимаетесь, в вашем тайном обществе? — голос его наполнился сарказмом.
— М — мы, — начал Борис, — м — мы провели организационное собрание.
— У меня нет времени слушать, как вы врете, — прервал его Борщ, — я хочу вас только спросить: Вы хотите попасть в тюрьму как политический деятель, как властитель дум — или за блядство?! Вы знаете, что я могу вам дать расстрел?
Борис испугался.
— За что, товарищ Борщ?
— За разврат! За растление малолетних!
— Каких?!
— Ваших одалисок, ваших златоволосых русалок. Вы знаете, сколько им?
— За двадцать?..
— Это вам так хочется. Им нет и семнадцати. Все ваше тайное общество пущу в расход, к чертовой матери!
Сокол почти дрожал.
— Вы собираетесь заниматься передачей власти или нет?!
— К — конечно, — ответил Сокол, — что за вопрос, обязательно передадим.
— Что же вы медлите?
— Одалиски, товарищ майор.
— Забыть! Приступайте к делу, — он протянул Соколу пачку, — вот! Воззвания! Прокламации. Листовки. Распространяйте в центре города, на Невском, на Дворцовой площади, на Неве. Ясно?
— Так точно! — отчеканил Борис.
Листовки пришлось распространять самому Соколу.
Шустер наотрез отказался — утром он шел к врачу, а после обеда — спал.
— Мне семьдесят восемь лет, уважаемый, — напомнил он.