Балканский венец. Том I
Шрифт:
23 мая 1453 года
Когда же было подготовлено место, собрал цесарь вельмож, и мегистанов, и магистров и начал обсуждать, где стоять стенам, и башням, и воротам городским. И велел размерить место на три стороны, и каждая сторона длиною в семь верст, так как было то место между двумя морями – Черным и Белым. И вдруг выползла из норы змея и поползла по земле, но тут ниспал с поднебесья орел, схватил змею и взмыл ввысь, а змея стала обвиваться вокруг орла. Цесарь же и все люди смотрели на орла и на змею. Орел же на недолгое время скрылся из глаз, и, показавшись снова, стал снижаться, и упал со змеей на то же самое место, ибо одолела его змея. Люди же, подбежав, змею убили, а орла у нее отняли. И был цесарь в великом страхе,
51
В качестве эпиграфов в настоящем сказании использованы отрывки из «Повести о взятии Царьграда турками в 1453 году».
– Утро доброе, сестра Мария.
– Доброе, сестра София.
– Как почивали, брат Иоанн?
– Благодарствую, сестра. Не жалуемся.
– Не мешал ли кто, сестра Ирина?
– Нет, сестра. В Акрополисе было покойно.
– У Харисийских ворот всю ночь соловьи пели.
– И что же, брат Георгий? Они нарушили твой покой?
– Нисколько, сестра.
– Спокойно ли на Триумфальной дороге, брат Андрей?
– Спокойно, сестра София.
– Во Влахерне на заре распустились розы…
Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день…
Так молился инок. Бессчетное число раз слышала Она слова эти на заутренях и вечерях, в ектеньях и акафистах, в литургиях и песнях херувимских. Все люди были похожи друг на друга, как братья единоутробные. Впрочем, разве не братья они? Разве не одна и та же кровь течет в них, в людях? И вина ли братьев в том, что так жестоки они друг к другу? Все они равно молятся Богу, уповая на облегчение страданий своих и усугубление страданий ближнего. Как будто слышит Он их. Да и нужно ли Ему это слышать?
Дай мне всецело предаться воле Твоей Святой…
Многие молились здесь, и все они походили друг на друга. Перебирая бесценные сокровища из самых дальних тайников своей памяти, Она не могла припомнить, чем один из приходивших к Ней отличался от другого. Хотя нет, этого инока Она уже не забудет. Был он молод, огонь истинной веры горел в его глазах, хотя и был инок увечен на ногу. Подобных ему Она знавала и прежде, но времена нынче наступили такие мрачные, что любой светлый лик сиял, как солнце, навечно врезаясь в память. Он молился ночью, один, в темном Храме, не для кого-то – для себя, и было Ей слышно биение его сердца. Ну что же, пусть оно согревает долгой холодной ночью то, что подарит Она иноку – вернее, даст на сохранение.
Во всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня…
Сильно хромал инок, с самого рождения, потому и молился он нынче во Храме да менял свечи, а не копал рвы и не мешал раствор на стенах. Иные – да и сам он – считали, что такие нынче Городу без надобности, ибо какая польза от калеки в бою? Однако не покинул инок столицу, когда была такая возможность. Был он родом из Дечан, с берегов Белого Дрина. О чем думал он в час молитвы? Вспоминал ли поросшие лесом горы да чистые горные ручьи страны своей? Или лица родичей своих, опаленные горячим солнцем? Недобрые ветры занесли его в Город
– Покоя просил ты, брат Димитрий, дабы достойно встретить то, что несет тебе день грядущий? Он дарован тебе.
Умолк инок, осмотрелся по сторонам, однако же вскорости вернулся к молитве своей. Почудилось ему, что тихий женский голос вроде бы доносится откуда-то из-под темного купола, но на самом деле нет ничего этого, просто он, брат Димитрий, переусердствовал в посте и молитве. Людям всегда хочется быть не такими, как все, быть особыми и избранными. А уж как сладки эти мечты в годину суровых бедствий, когда так хочется одним махом спасти свой народ и выехать вперед на белом коне подобно святым воителям! Как хочется верить, что уж кто-кто, а ты-то не по зубам всякой нечисти, обломает она об тебя ядовитое жало. Только все это мечты, пустые мечты… Инок уже смирился с тем, что он самый обычный смертный – за исключением, пожалуй что, кривой ноги, из-за которой не брали его на стены. Сам калека, а туда же, в святые Георгии ладится! Жил он, как все, и умрет, как все, когда турки захватят Город. И схоронят его в общей могиле, куда свалят все тела, не разбирая рода-племени. И ничего не случится из того, что указывало бы на избранность его. Уже почти убедил себя в этом инок Димитрий, а тут…
– Хотел ты всецело предаться высшей воле? Тебе дано это право.
Оторопел инок. Встал на ноги – криво и косо, уж как умел, – и поднял глаза, всматриваясь в темный купол Храма, порой отвечавший на язычок свечи в руке его золотыми мозаичными всполохами. Почудилось иноку, что слышал он глас свыше. Привидится ж такое! Похолодело внутри у него – не из страха пред гласом неизвестным, а из боязни, что нет его, этого гласа, что это только ветер завывает в пустых хорах, где некому стало петь нынче – все певчие ушли на стены, а он, инок, опять ошибся, приняв желанное за сущее. Более всего страшился он потерять последнюю надежду, что так нежданно осенила его. Она ведала о том и была покойна – выбор Ее оказался правильным. И промолвила Она вновь:
– Во всякий час наставлю и поддержу тебя, брат. Не бойся. Верь мне.
Рухнул инок на колени и осенил себя крестным знамением. Глаза его, потемневшие от ужаса и нечаянной радости, смотрели ввысь с надеждой.
– Не бойся меня, брат. Ты избран.
Сколько раз говорила Она эти слова! И все они смотрели одинаково, тщась различить Ее черты в золотом мерцании мозаик, но так ничего и не видели пред собой, ибо нельзя было узреть Ее внешним взором, только внутренним.
– Чего хочешь Ты от меня? Что должен я делать? Что? Подскажи!
Нет, он и впрямь был другим, не таким, как все. Быстро же понял он, чего от него ждут! Видать, давно предчувствовал что-то. Не следует низко оценивать людей – среди них всегда найдутся такие, кто по праву поднимает главу свою выше других и кому открыто больше, нежели кажется на первый взгляд.
– Главное, брат, – это хранить тайну. А тайна эта в том, что ты знаешь обо мне и слышал мой голос. Об этом никому нельзя говорить, никому. Тайну сию хранили все, кто был избран до тебя. Сохранишь ли и ты ее?
– Всеми святыми клянусь, что сохраню, Божественная Премудрость!
Если бы мог он видеть Ее, то узрел бы улыбку на Ее тонких устах.
– Сестра, просто сестра.
– Клянусь, сестра!
– Но это еще не все, брат…
– Если потребна Тебе жизнь моя – забирай! Скажи только – зачем? Зачем все это? Почему агнцы побиваемы, а душегубы благоденствуют? В чем смысл того, что зрим мы каждый божий день? И есть ли он, этот смысл? Дай мне знать!
Изумилась Она. Пришли в движение потоки эфира под куполом, затрепетало пламя одинокой свечи. Был инок сей готов к тому, что уготовила ему судьба.