Баллада о воспитании
Шрифт:
Я понял, что сделал что-то плохое.
Прошло четыре года. Как обычно, после школы я прибежал к отцу на работу. Я застал его в своём кабинете. В тот день с одним рабочим произошла какая-то беда, и он был встревожен.
— Пап, пойдём обедать! — сказал я.
— Да, пойдём, но сначала закрой дверь на ключ, чтоб никто нам не помешал. Я хочу поговорить с тобой!
Таким серьёзным тоном отец раньше не говорил со мной. Я закрыл дверь.
— Сядь рядом со мной!
Я сел. Он молчал.
— Пап, что ты хотел мне сказать?
Я чувствовал важность этого разговора, хотя такое было впервые.
— Тебе
— Какую? — спросил я.
— Вот какую: никогда, никогда в своей долгой жизни не занимайся курением табака!
— Я не курю!
— Да, сейчас не куришь… Но не делай этого никогда, никогда в жизни. Вот о чём я тебя прошу. Ну, как?
— Я выполню твою просьбу! — ответил я с жаром.
— Смотри мне в глаза, сынок… Я больше об этом говорить тебе не буду. Ты же мужчина и даёшь мне слово!
— Хорошо, пап!
— Нет, скажи, какое мне даёшь слово не как маленький, а как мужчина!
— Никогда не курить табак!
— Никогда… Не говори о нашем разговоре никому. Пусть это будет нашей тайной!
— Хорошо!
И отец свершил то, что мгновенно сделало меня человеком слова.
— Дай мне пожать тебе руку, как моему другу, который умеет держать слово!
Это было рукопожатие двух взрослых мужчин. Шли годы.
Отец погиб. Я стал старшеклассником.
В школьных туалетах многие мои одноклассники становились курящими.
— Давай тоже… — предлагали они мне папиросу. Я сдержал данное отцу слово.
Стал студентом. Видел, что почти все студенты-первокурсники курят. Соблазн был большой, чуть было тоже не взялся на это дело.
Образ отца спас меня.
Я влюбился. Опять попытался курить, чтобы девушке показать свою мужскую волю. Ей нравились мои сигареты. Но образ отца заставил меня образумиться, и я бросил эту затею.
Так я помог своему сыну бросить курить.
Так я помогаю многим другим отказаться от курения.
Образ отца — его преданность партии и его искренняя вера в новую коммунистическую жизнь — помог мне принять весьма сложное и важное для себя решение. Это было в 1990 году, когда я был членом Верховного Совета СССР. На заседании Совета был поставлен вопрос об упразднении шестого пункта Конституции, который закреплял верховную власть партии. Решалась судьба страны: идти путём диктатуры или путём свободы. Мои коллеги, сидящие рядом, уговаривали меня проголосовать за сохранение этого пункта Конституции. Они даже шантажировали меня тем, что партия наберёт ещё силы и это будет опасно для меня. Но я закрыл глаза и призвал образ отца. «Как мне быть, отец? — спрашивал я у него. — Твои ожидания не оправдались, партия не даёт людям свободно мыслить. Мою гуманную педагогику называют буржуазной. Новую жизнь, которую ты хотел утвердить для меня и для народа, эта партия не построит никогда. Как мне быть, отец, за что голосовать (нажать палец): за то, чтобы сохранить конституционную власть партии, или за то, чтобы лишить её этой власти? Скажи мне, отец!» Это были духовные муки. И я почувствовал ответ отца. Он был примерно таким: «Я действовал по вере и был прав. Действуй по своей вере и тоже будешь прав». Я проголосовал за упразднение пресловутого шестого пункта Конституции авторитарного государства.
Так
Об образе матери.
Было мне тогда 15–16 лет. Однажды вечером я разгулялся с друзьями и возвратился домой после полуночи. У меня были ключи от квартиры. Зная, что мама и сестрёнка должны уже спать, я осторожно открыл дверь и вошёл в прихожую.
Вижу: сидит мама на табуретке в коридоре и при тусклом свете керосиновой лампы штопает носки. Я обеспокоился.
— Мама, почему ты не спишь?
— Тебя ждала! — сказала она усталым голосом, без раздражения.
— Почему ждала, мама, я же не пропаду?
И то, что она ответила, осталось во мне как образ, из которого черпаю я мудрость до сих пор. Она сказала мне таким же спокойным и усталым голосом:
— Пока у тебя не будет своих детей, ты этого не поймёшь!
Мама улыбнулась мне грустно и пошла спать.
Тогда я действительно не понял смысла маминых слов. Шло время.
Я уже не раз возвращался домой поздно, а то и к утру.
Мама так же сидела на табуретке в прихожей и ждала меня. Иногда это меня раздражало: среди веселья с друзьями я вдруг вспоминал, что сейчас мама сидит в прихожей и ждёт. Это меня мучило.
— Не жди меня, мама… Я уже не маленький! — возмущался я.
А она грустно улыбалась и отвечала:
— Я должна ждать тебя!
— Почему?
— Что мне тебе сейчас объяснять. Придёт время, сам поймёшь.
Шли годы, и этот образ всё раскрывался и совершенствовался в моём духовном мире. Что же он свершил во мне?
Вначале изменилось моё отношение к матери: я стал более заботливым к ней, более ласковым.
Дальше мои мысли не раз возвращались к образу матери: то вспоминал голос, лицо, глаза матери и уже теперь разгадывал, сколько в них было любви к сыну. Вспоминал, что она держала в руках, встречая меня: иголку с ниткой и мои носки, она их штопала. Любовь к матери становилась во мне более нежной.
Ещё больше времени прошло. Подросли мои дети.
И вот сын вернулся домой поздно.
Ожидая его, мы с супругой места себе не находили, возмущались — как он посмел, да ещё не предупредил, с кем и где сейчас находится.
Наконец мы услышали, как он осторожно открывает дверь, чтобы не разбудить нас. Но мы с женой, раздражённые, сразу набросились на него: «Где ты был… Как ты посмел…»
А на другой день в моём воображении предстала мама и сказала: «Ты сейчас лучше поймёшь, что есть дети… Береги их и жди». «Боже мой, — подумал я, — действительно: я только сейчас могу понять, почему мама тридцать лет тому назад ждала меня». Я постиг мамину мудрость: «Пока у тебя не будет своих детей, ты не поймёшь, почему я жду тебя».
О чём же она думала, часами ожидая меня, проводя бессонные ночи и штопая носки? И образ раскрылся во мне ещё глубже: о чем же она могла думать? Обо мне, о том, каким она хочет меня воспитать, от чего надо меня уберечь; о том, чтобы в ночных парках и на улицах ничего плохого со мной не случилось. Может быть, она молилась Богу уберечь меня.
А мы устроили конфликт сыну, который впервые поздно вернулся домой. Мне стало стыдно перед образом матери: она же никогда не ругала меня, не расспрашивала, а только грустно улыбалась и уходила спать.