Балтийский эскорт
Шрифт:
– Так!
– отшвырнул болт Еремеев.
– Я обещаю сделать все, чтобы тебе оставили жизнь. Слово офицера!
Грюнбах сделал несколько глубоких вдохов. Подушка была слишком мала, чтобы вдоволь насытить легкие двух человек.
– Значит, так, - не стал терять времени Грюнбах.
– Штольня охраняется вашими людьми. Ты должен вынырнуть первым и крикнуть что-нибудь на русском…
Орест кивнул и взял в рот загубник. Нырнули. Пошли вдоль ребристых тюбингов. Через несколько минут ведущий обернулся и направил луч фонаря вверх. Еремеев взбил воду ластами. Он стрелой вылетел на поверхность.
– Не стреляйте, - крикнул лейтенант.
– Свои!
–
И закашлялся, поперхнувшись водой.
В штольню ударили четыре линзовых прожектора.
«ВОЛЬФРАМ» РАСПРАВЛЯЕТ КРЫЛЬЯ
Теперь, когда во всем подземелье он остался один, на фон Герна напал никогда неведаный раньше страх темноты. Та самая темнота, которая полгода надежно скрывала его от чужих глаз, в которой он почти растворялся, обретая в ней нечто большее, чем душевный покой, пружинила теперь нервы, заставляла то и дело замирать, озираться, прислушиваться.
Он пробрался в «биберхауз», открыл сейф, сжег шифр-блокноты, схемы подземных коммуникаций и планы альтхафенских катакомб. Из бумаг он оставил себе только два паспорта - один на мужское, другой на женское имя. Он прихватил также две русские каски, русский же автомат и остатки шоколадных запасов.
У лаза в дюкер, ведущий под русло реки к мосту Трех Русалок, корветтенкапитан замешкался. К страху темноты прибавилась и боязнь тесного пространства. Последним усилием слабеющей воли Ульрих заставил себя влезть в полукруглый просвет между трубой газопровода и стенкой тоннеля. Он полз, с трудом протискивая крупное тело в узкой щели. Знакомый путь - обычно он преодолевал его за четверть часа - показался на этот раз бесконечным. Мешали каски и автомат. Не хватало воздуха. Фон Герн помнил правило, выведенное инструктором полка «Бранденбург» штандартенфюрером СС Тагером: не надо осторожничать в конце игры. Уж если ты игрок и бросил на карту жизнь, не пытайся взять ставку обратно. Фортуна не прощает трусости.
Дюкер становился все теснее и теснее. Уж не просела ли кладка?! Не хватало застрять и задохнуться в этой трубе.
Фон Герн наконец понял, что мешает ему ползти. Просто он стал толще из-за упрятанных под свитер общих тетрадей - походного дневника. Ульрих подбадривал себя тем, что будущую книгу о «вервольфах» он начнет с описания этой мрачной трубы, ведущей к спасительному катеру, к Сабине, к жизни без выстрелов и взрывов. Книгу «Воспоминания «вервольфа» он задумал еще в Ираке. Недавние мемуары Тагера в «Фигаро» - фон Герн успел прочитать несколько номеров - весьма укрепили его в мысли, что и его будущая книга пойдет хорошо - чего стоит только альтхафенское подполье!
– принесет те деньги, на которые они с Сабиной смогут перебиться на первых порах. Черт побери, его мемуарами еще будут зачитываться так же, как и он, фенрихом, упивался воспоминаниями генерала Пауля фон Леттов-Форбека, героя Танганьики!
Дюкер чуть расширился, и корветтенкапитан вполз в нижнюю камеру смотрового колодца. Он быстро взобрался по скобам в шкиперскую, уложил в катер каски и оружие. Однако автомат взял с собой и двинулся по скобам выше - к люку в каморку Сабины.
Девушка сразу поняла, что предстоит им сегодня: час настал! Она отнеслась к этому спокойно, так, словно Ульрих и в самом деле пришел сообщить ей о вечерней прогулке на катере.
Надо было дождаться темноты. Выход в море фон Герн назначил на час ночи. Именно назначил, как будто в подчинении у него была дюжина расторопных помощников. В этот вечер он призвал весь свой многолетний боевой опыт, опыт человека, привыкшего мастерски разрушать любые физические преграды на своем пути, хитроумно проникать в запретные зоны, исчезать и появляться, преследовать и уходить от погони. Кажется, впервые то, чему учили его в Карлсхорсте и «Бранденбурге», он обращал на личные цели…
Ближе к полуночи Сабина сварила черный кофе и наполнила два литровых термоса. Фон Герн сам застегнул на ней «молнию» альпаковой куртки и затянул под нежным подбородком жесткий ремешок армейской каски. Под каску Сабина надела теплую беличью шапочку.
Спустились вниз. Фон Герн растворил скрипучие дверки эллинга: в лицо пахнуло речной сыростью. Ролики, на которых стоял катер, от долгого бездействия заржавели, так что пришлось приналечь на корпус вдвоем, прежде чем, проскрежетав металлом по металлу, катер плюхнулся в воду. Ульрих подал Сабине руку и помог усесться в тесном кокпите. На малых оборотах с тихим - подводным - выхлопом корветтенкапитан вывел катер на середину реки. Оба берега едва просматривались в ночном тумане, и фон Герн порадовался: боги ему покровительствовали. А может быть, это родной город сам прикрывал их серой завесой. Была бы она поплотнее…
Надвигался аванпорт: вислое железо кранов, башни элеватора, полузатопленный эсминец «Дортмунд» и шесть дремлющих у пирсов сухогрузов. Туман сгустился так, что фон Герн с трудом вывел катер на остатки боновых ворот. Все шло как нельзя лучше. Редкие огоньки Альтхафена дрожали уже за кормой. Катер огибал последний брекватер, когда луч корабельного прожектора, описав голубую «воронку», накрыл едва ползущий катер. Сабина тихо вскрикнула и вцепилась в планширь. Туман горел в пристальном свете слепяще ярко. Рука фон Герна сама толкнула сектор газа до упора. Взревел мощный мотор, и два водяных крыла выросли у катера по бортам. На вскинувшемся носу блистал неотступный прожекторный свет, взметенная вода сверкала радужно, словно в подсвеченном фонтане.
Сабина вспомнила на секунду фонтан, который устроил отец в день шестисотлетия Альтхафена…
– Пригнись!
– крикнул ей фон Герн, и в то же мгновение с корабля ударил пулемет.
Сабина слышала, как одна из пуль звонко щелкнула по каске Ульриха, и корветтенкапитан свалился ей на плечо. Катер швырнуло в сторону. Мотор протяжно взвыл и заглох.
– Ульрих! Ульрих!
– Сабина лихорадочно ощупывала лицо, шею, но крови нигде не было: должно быть, фон Герн был оглушен или контужен.
Катер поплясывал на мелкой волне, звучно шлепал по воде носом… С корабля что-то кричали в мегафон по-русски. Луч по-прежнему бил в спины, высвечивая приборную панель ярко и резко - до последней заклепки. На глаза Сабине попалась алая пусковая рукоять, и она, недолго думая, рванула ее на себя точь-в-точь, как запускала мотор отцовского катера…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
В гарнизонном госпитале лейтенанту Еремееву поставили четыре диагноза: баротравма правого легкого, отравление кислородом, общее переохлаждение и двусторонняя пневмония. Первые три дня он провел в бреду и горячечном забытьи. Но пенициллин, морской воздух и молодость взяли свое. Вскоре Оресту принесли синий байковый халат и разрешили выходить в коридор. В первую же свою вылазку из палаты Еремеев встретил Сулая в таком же синем госпитальном халате. Капитан явно обрадовался встрече:
– А я к тебе вчера наведывался… Дрыхнуть ты здоров!
Боксерский бобрик на круглой сулаевской голове отрос и был зачесан на правую сторону.
– Слыхал новость?
– поправил зачес капитан.
–
В Москву поедешь… На учебу.
Еремеев ошеломленно молчал. Ожидал всего, только не такого оборота…
– Учись. Может, и впрямь из тебя что выйдет… Насчет сифона, это ты здорово раскусил… Будешь в Москве, съезди в Мытищи. Там семья Лозоходова живет.
Адрес я дам. Скажи, мол, так и так: пал смертью храбрых, и все такое. Вещички сыну передай: часы, медали, портсигар… Помоги, чем сможешь, ясно?