Банда 2
Шрифт:
— Вышел? — Анцыферов, казалось, даже вздрогнул. — Как?
— Секрет фирмы.
— От кого секрет?
— Я от себя любовь таю, а от тебя тем более, — пропел Пафнутьев. И ответил, вроде бы, и ничего не сказал, и намекнул — он уверен, спокоен, он не врет.
— Я серьезно спрашиваю, — Анцыферов подпустил в свой голос холода и даже подбородок вскинул, давая понять, что не намерен объясняться с подчиненным с помощью песен.
— А я серьезно отвечаю. Я не готов дать сейчас полную картину всех моих поисков и находок. Буду готов — сам приду и доложу. А если ты, Леонард,
— Ты уверен, что поймешь? — усмехнулся прокурор.
— Не уверен, что пойму — не говори. Перебьюсь. Оботрусь.
— Мне кажется... — Анцыферов вернулся к столу — я сел, — мне кажется, ты можешь совершить ошибку. Мне рассказывали весьма уважаемые люди, что те ребята, на которых ты вышел... Вполне нормальные люди.
— Я тоже так думаю.
— Да? — обрадовался Анцыферов, — Вполне. И руки на месте, и ноги . Один нос, два уха и между ног болтается все, чем природой положено болтаться.
— Как бы, Паша, не вышло недоразумения... Разберись.
— Леонард, — Пафнутьев исподлобья посмотрел на Анцыферова, — они угоняют машины, они убивают людей...
— Ну! Убивают! Это еще доказать надо.
— Если таково твое указание, — Пафнутьев не отводил усмешливого взгляда от Анцыферова.
— Мое указание — разобраться.
— И отпустить?
— Да. И отпустить, — Анцыферов раздраженно встал — Если задерживать дольше нет оснований.
Анцыферов стоял, а Пафнутьев все так же сидел в своем кресле и не торопился подниматься, хотя понимал неловкость положения. Но решил, что, в конце концов, он находится в своем кабинете, а Анцыферов вроде бы как гость.
— Если в этом заключается твоя личная просьба... — начал было Пафнутьев, но прокурор резко его перебил.
— Не личная! Не моя! И не просьба! — с силой выкрикнул Анцыферов и вышел, бросив за собой дверь.
Пафнутьев озадаченно смотрел некоторое время в дверь, будто видел на ней гневное изображение прокурора. Потом вздохнул, потрогал телефонную трубку, опять вздохнул, ослабил узел галстука, порылся в ящике стола, передвигая с места на место скрепки, кнопки, ручки, леденцы в замусоленных обертках... И неожиданно набрал номер Анцыферова.
— Леонард, — сказал он примирительно, — может быть, мне самому позвонить тому человеку на потолке?
— Ни в коем случае! — тонким голосом вскрикнул Анцыферов — Ни в коем случае! Это нарушение всех правил! Паша, ты с ума сошел. Это была деликатная просьба, даже не просьба, а так, вопрос. Он просто посоветовался со мной!
— И я с ним посоветуюсь .
— Нет! Пойми, его слова были совершенно необязательны...
— Нечто вроде намека?
— Можно и так сказать.
— А ты, Леонард, уверен, что намек понял правильно? Может быть, его желание противоположно?
— Я все понял правильно, Паша. И ты тоже все понял правильно, — Тяжело тебе живется, Леонард.
— Меня, Паша, утешает то, что с некоторых пор ты сможешь разделить мои горести и хлопоты Да, Паша, да. Ведь я говорил тебе, что твоя должность в какой-то мере политическая. А политику некоторые называют грязным делом... Что делать, Паша, немного
— Уже побывал?
— Приходилось.
— Отмылся?
— Не надо, Паша. Нравится это тебе или нет, но мы с тобой в одной лодке. Какая разница, кто сидит на носу, кто на корме, кто гребет, а кто рулит... Лодку болтает, тучи сгущаются, волны все круче...
— Леонард... Но ведь этому не будет конца?
— Почему? Время от времени приходится принимать непопулярные решения... Непопулярные для самого себя. И только.
— Предлагаешь мне исчезнуть?
— Ни в коем случае! Оставайся на своем месте! Со временем вселишься в мой кабинет. Он просторнее, удобнее, обладает большими возможностями... Ты неплохо будешь себя в нем чувствовать.
— А ты?
— Не думай обо мне... Я тоже куда-нибудь переселюсь...
— Метишь в областные прокуроры?
— Как знать, Паша, как знать, — уклончиво ответил Анцыферов. — В любом случае ты не исчезнешь.
— Ты не понял... Я совсем в другом смысле говорил об исчезновении. Как тело, носитель пиджака и штанов я, может быть, и уцелею. Но исчезнет, растворится нечто другое, что для меня не менее важно... Понимаешь?
— С трудом, — холодно ответил Анцыферов, из чего Пафнутьев заключил, что тот прекрасно все понял. Но все-таки решил пояснить, чтобы уж не оставалось недомолвок.
— Леонард, мне очень важно, как ты ко мне относишься, как ко мне относится человек на потолке или человек в подвале. Но для меня более всего важно, как я сам к себе отношусь.
— По-моему, ты слишком хорошо к себе относишься. С каким-то священным трепетом! — зло рассмеялся Анцыферов.
— Я и впредь хочу относиться к себе все с тем же трепетом, — ответил Пафнутьев и положил трубку, прекрасно сознавая, что в этом уже заключалась непростительная дерзость — трубку мог вот так неожиданно положить Анцыферов, но уж никак не он. Все еще испытывая неловкость от слишком уж откровенных слов, которые вырвались у него в разговоре с прокурором, Пафнутьев резко поднялся, прошел в свой бывший кабинетик и, увидев за столом печально-задумчивого Дубовика, сказал:
— Забрось мне дело об угоне с убийством.
— Появилось что-то новое?
— Забрось, — повторил Пафнутьев и вышел.
Зомби проснулся необычно рано и без движений, без сна пролежал часа два, наблюдая, как забрезжил рассвет, как он постепенно набирал силу. В палате становилось все светлее, появились предметы — выключатель на стене, кнопка вызова врача, больничная тумбочка, выкрашенная белой масляной краской. Через час, а то и больше на стене напротив окна возник розовый солнечный квадрат. Он медленно перемешался по стене, становился ярче, золотистее... В коридоре слышались первые утренние голоса, шаги, где-то хлопнула дверь, заканючил больной, истомившийся от бессонной ночи, в ординаторской еле слышно прозвенел ранний звонок — кто-то, потеряв терпение, просил, видимо, хоть что-то сказать о здоровье ближнего...