Банда 7
Шрифт:
С тех пор многое изменилось.
Пафнутьев уже забыл, когда шептал срамные слова на ушко красавице прямо в трамвае. Тягостные впечатления, которые он ежедневно получал по долгу службы, поумерили его пыл, остудили желания и вместо радостно повизгивающей беззаботности пришла печальная сосредоточенность. Не унылая, нет, не безрадостная, просто печальная. Но вот потянуло весной, и что-то там, в глубинах пафнутьевской души дрогнуло, словно маленький росток очнулся и несмело потянулся к солнцу, которое еще пряталось
Вечерний визит Худолея будто разбудил Пафнутьева от зимней спячки. Жизнь, оказывается, продолжается, люди по-прежнему сходят с ума, у них едет крыша, когда их бросают любимые девушки, и ничто не может остановить их безумства.
Пишу об этом убежденно и уверенно, поскольку знаю — так бывает.
Не по рассказам знаю, не по пьяным исповедям.
Войдя в свой кабинет, Пафнутьев повесил пальто на стоячую вешалку, сразу на несколько крючков набросил, чтобы просохло оно, чтобы в расправленном виде избавилось от холодной весенней сырости. Усевшись за стол, Пафнутьев с силой потер ладонями лицо, будто снимая с него остатки сна, снимая сонное выражение, которое здесь было совершенно неуместным.
— Разрешите, гражданин начальник? — в дверь заглянул Худолей.
— Заходи.
— Павел Николаевич! Ты напрасно на меня бочку катишь, зуб имеешь и мысли нехорошие в мою сторону допускаешь, — начал Худолей быстро, напористо, подчеркнуто деловито. — Снимки, которые я сделал на месте происшествия, не так уж и плохи, не так уж, Паша. Резкость в порядке, контрастность выше средней, труп во всех своих горестных подробностях. Вот посмотри, — Худолей протянул Пафнутьеву пакет со снимками.
Пафнутьев взял плотный конверт, не открывая, повертел его в руке и положил на край стола.
— Садись, — сказал он, указав на стул.
— Если ты считаешь, что эти снимки...
— Света нашлась?
— Нет.
— Звонки, записочки, телефонные перебрехи?
— Ничего.
— Подруги, друзья, родственники?
— Пусто.
— Помнится, после объячевских событий мы подвозили ее на какую-то квартиру.
— Заперта.
— Внутрь заходил?
— Нет.
— Напрасно.
— У меня нет ключей.
— У соседей спрашивал?
— Как-то в голову не пришло...
— Тебе не пришло в голову?! — вскричал Пафнутьев гневно. — Тебе? Да у тебя в самом деле поехала крыша!
— Похоже на то, — смиренно ответил Худолей, глядя на Пафнутьева с какой-то непривычной беспомощностью.
— Что говорят ее знакомые?
— Никто ничего не знает.
— Так не бывает, — негромко сказал Пафнутьев. И повторил тише и тверже: — Так не бывает. Вы с ней...
— Да, Паша, как выражаются в нашей конторе, мы с ней сожительствовали.
— На каком этапе были ваши отношения?
— На взлете.
— Другими словами...
— Все было прекрасно, Паша. Иногда я оставался у нее на ночь, иногда она у меня.
— Да, я заметил, — произнес Пафнутьев, думая о чем-то своем и глядя на мокрые стекла окна.
— Что заметил?
— Приоделся, причесался, похорошел... От тебя уже глаз не отвести. Догадки, предположения посещали? У людей в твоем состоянии часто возникают всевозможные прозрения, они как бы обретают способность проникать взглядом в прошлое, в будущее, разумом своим и интуицией просто буравят как пространство, так и время. Похожего не было?
— У меня было такое чувство, что все это вот-вот случится. Паша, ты ведь немного знаешь Свету, встречался с ней, нас вместе видел... Может быть, она не принадлежит к добропорядочным и высоконравственным девицам...
— Мне тоже так показалось. Но она обалденно красивая.
— Это я заметил, — сказал Худолей без улыбки. — Причем у меня она частенько вызывала не столько восторг, сколько ужас, самый настоящий ужас. Я догадывался — это не будет продолжаться всегда.
— Да-а-а, — протянул Пафнутьев не то озадаченно, не то восторженно. — Ишь как тебя достало!
— Осуждаешь?
— Завидую. Но почему ужас?
— Я боялся оставить ее на минуту, чувствовал, что она может исчезнуть, что она должна исчезнуть, рано или поздно в любом случае. Все, что сейчас со мной происходит, я предвидел, был даже уверен, что случится именно так.
— Вот видишь, — удовлетворенно кивнул Пафнутьев. — Я подозревал, что в тебе должны открыться сверхъестественные способности. Вот ты и признался, можно сказать, дал чистосердечные показания. Это облегчит твое положение.
— Ни фига!
— И опять согласен, — миролюбиво протянул Пафнутьев. — В русском языке есть очень точное определение для таких случаев. Не знаю, есть ли нечто подобное у других народов, но у нас есть. И оно все объясняет.
— Ну?
— Вы не пара.
— С чего ты взял, Паша?
— Ты ведь не хуже меня знаешь, что вы не пара. Иначе откуда в тебе ужас, о котором ты говорил, откуда уверенность, что Света исчезнет, откуда это мистическое проникновение в будущее, которое посетило тебя? Откуда?
— Все это, Паша, треп. Пустой треп. Я много чего тебе наговорил — какой ты умный, проницательный, как велики твои познания в разных областях человеческой деятельности... Говорил?
— Говорил.
— Отрабатывай. Все похвалы и восторги, Паша, любовь и преклонение, преданность и признательность... Все это, Паша, надо отрабатывать. Кровью и потом.
— Знаю.
— Тогда внимательно тебя слушаю. — Худолей сжал костистые свои ладошки и опустил голову, словно приготовился выслушать нечто кошмарное.