Банда во временное пользование
Шрифт:
— Сечь-то я секу, — нахохлился Мишка, — да сдается мне, что она лучше нас с тобой, вместе взятых, учится.
— Чего-чего? — захохотал Валерка так, что ему ради сбережения содержимого желудка пришлось перевернуться на спину. — Ты что, хочешь сказать, что мы с тобой не больше, чем на два с половиной балла учимся? Хотя тут ты прав. По какому предмету ты ее можешь подтянуть? Разве что по физкультуре или по пению?
Валерка еще не знал, насколько он окажется близок к истине.
Проведя в бесплодных поисках еще полчаса, друзья решили, что со штурмом пора заканчивать — необходимо
Когда эта опасность была ликвидирована, Мишка и Валерка подхватили свои чумуданы (так они называли рюкзаки, в которых были распиханы школьные принадлежности) и, как всегда, опаздывая, помчались в музыкалку.
В дверях музыкальной школы разбежавшийся Мишка чуть не сбил с ног какую-то девчонку. Мишка едва успел подхватить ее, чтобы она не грохнулась на мраморный пол.
— Да ты куда летишь?! — раскричалась девчонка. — Гагарин, что ли?
Тут Мишка увидел, что он держит за руку Катю, а Катя узнала Мишку.
— Ой, — сказала она, — а я и не знала, что ты еще и в музыкальную школу ходишь.
— Ну да, ну я… то есть мы, хожу, то есть ходим, — Мишка вдруг вместо того, чтобы разговаривать по-человечески, стал издавать какие-то звуки, больше похожие на клекот попугая, пытавшегося повторить осмысленную речь.
— А ты тоже будешь сюда ходить? — решил перехватить инициативу Валерка.
— Пока не знаю… Нет, пожалуй, я тут ищу… — Катя вдруг замолкла, словно поняла, что сболтнула лишнее. — Ну ладно, вы, я вижу, торопитесь. Пока!
Сделав мальчишкам ручкой, она выскочила за дверь.
Мишка посмотрел на свои нехилые ладони, которыми он только что удержал от падения свое божество. Божество было, можно сказать, вот в этих самых руках и вдруг растворилось. Постепенно, словно издалека, до Мишки стал доходить смысл сказанных Катей слов. Итак, она была здесь и кого-то искала. И этот «кто-то» наверняка синеглазый брюнет из какого-нибудь одиннадцатого класса. Ну конечно, впал Мишка в черную меланхолию: мол, она тут уже с кем-то познакомилась и вот бегает за этим гадом синеглазым…
У Валерки не было времени, чтобы вникать в состояние друга. Сольфеджио уже должно было вот-вот начаться, а входить в класс последним и тем более с опозданием никакого желания не было. Преподавательница этого непростого предмета Ираида Сергеевна Морковина, как правило, оправдывала свою кличку «Ираида Мокровкина»: с учениками музыкальной школы она была строга, так что лишний раз попадаться ей на заметку не стоило. Однако, как ни торопились Мишка с Валеркой, на урок они опоздали, и, конечно, Мокровкина к ним прицепилась не хуже надоедливого июньского комара, что преследует несчастных дачников от заката до восхода солнца. В результате мокровкинских разборок пару по сольфеджио вначале схватил Мишка, а вслед за ним и Валерка…
— Нет, ну я понимаю, за что ты страдаешь, — сокрушался Валерка, когда друзья выходили из музыкальной школы. — Это у тебя любовь-мокровь,
Но и на этом неприятности, увы, для друзей не закончились. Виктор Сергеевич Ёжиков решил в этот день устроить «разбор полетов». Дело началось с переклички — мероприятия, которое Виктор Сергеевич, вероятно, любил еще с незабвенных дней своей военной карьеры.
— Колпаков!
— Я! — бодро и четко ответил Валерка в том самом регистре, который любил преподаватель.
— Галкин!
— На месте, — пробурчал Мишка.
— На месте знаешь что бывает? Прыщи! Отвечать нужно коротко и энергично — я! Вот так — будто гвоздь вбил!
— Букса. Федор Букса!
— Я! — пропищал маленький худощавый веснушчатый парнишка.
— Федя, — разволновался Ёжиков до такой степени, что даже отложил геликон в сторону. — Ты ли это, Федя? Поведай, что же ты ходишь к нам, как коленчатый вал: то ты есть, то тебя нет. Нам завтра выступать на отчетном концерте музыкальной школы перед вашими родителями и всей, так сказать, общественностью города, а ты даже на репетиции не ходишь.
— Я хожу, — пискнул Федя. — Когда могу.
— А можешь ты, я смотрю, через раз.
Оркестранты засмеялись.
— Иконников! Иконников!
— Я! — просипел кто-то в задних рядах.
— Ты чего там шипишь, как змея подколодная? Как теплая газировка…
— Я… это… — хрипло пояснил кларнетист Иконников, — заболел.
— А раз заболел, чего на занятия ходишь? Бациллы распространять? Ты на кого работаешь, Иконников? На врагов? Хочешь, чтобы у нас тут весь оркестр слег?
Хотя Виктор Сергеевич и говорил строго, Иконников понимал, что Ёжиков шутит, и широко — от уха до уха — улыбнулся:
— Нет, Виктор Сергеевич, я же никуда, кроме как в кларнет, не выдыхаю.
— Ну ладно, — пробурчал Ёжиков, — только смотри там, не выдохнись совсем в свою трубочку.
Музыканты снова захихикали.
— Братков!
— Я! — пробасил альт Братков.
— Ты вот что, Братков, — попросил Виктор Сергеевич, — ты поднимись, чтобы глаза мои на тебя посмотрели. А то давненько что-то я тебя не видал.
Высокий, на полголовы, а то и на голову выше других оркестрантов, Братков поднялся из второго ряда.
— Ну как ты стоишь, Братков! — поморщился Ёжиков. — Словно забор подпираешь, который третий век уж никак рухнуть не может. Музыкант должен стоять вот так! — подскочил Ёжиков, словно на пружине. — Вот — словно струна натянутая. А ты в воздухе виснешь, как садовый шланг гофрированный.
— Исправлюсь, Виктор Сергеевич, — пообещал Братков.
— Ну, смотри у меня, — погрозил ему пальцем Виктор Сергеевич. — Так, все приготовились? Ну давайте на счет — раз — и, два — и, три — и.
В этот день оркестр, то ли из-за нагоняя, то ли из-за того, что Ёжиков разрядил атмосферу своими шуточками, играл лучше. И даже некоторые музыканты удостоились от Ёжикова похвалы. Некоторые, но не Мишка. Мишка вдруг ни с того ни с сего начинал путаться пальцами в клапанах трубы или вступал чуть позже, чем нужно, или тянул ноту, когда все уже сыграли.