Банга-Любанга (Любовь Белозерская – Михаил Булгаков)
Шрифт:
С трудом все дождались антракта. Лишь только вспыхнул свет, Квазимодо тяжелой походкой проследовал в ложу и провозгласил:
– Мадемуазель, нарушение контракта без уважительных причин…
Мари вскинула руку, прерывая его, и проговорила, чуть повернувшись к своему спутнику:
– Принц…
– Сколько? – спросил японец.
– Двадцать тысяч франков, – назвал Квазимодо несусветную сумму.
Не поведя бровью, японец подписал чек на двадцать тысяч франков.
Что творилось за кулисами! Девушки умирали от зависти:
– Эта Мари ничего собой не представляет! У нее такое глупое лицо! Дайте мне принца, и я буду красавицей!
«Это правда, – грустно думала Люба. – Я, может быть, еще красивее,
Люба сокрушенно покачала головой. В самом деле – с турецкими принцами ей не везло. Хотя многие хорошенькие русские блондинки пристроились очень удачно – богатые турки охотно брали их в свои маленькие гаремы и даже продавали арабам, которые с ума сходили по светловолосым красавицам. Ах, Люба с удовольствием пожила бы немножко в гареме, только бы не думать больше о завтрашнем дне, который будет таким же голодным, как нынешний… Но на нее как-то не клевали турецкие донжуаны и бонвиваны. Может, потому, что у Любы были волосы темно-русые и довольно коротко остриженные? Или это Не-Буква с его африкански-свирепым взглядом отпугивал от нее поклонников?
Ей очень хотелось хоть на минуточку ускользнуть от его надзора и посмотреть, что же из этого получится. Вдруг немедленно откуда-нибудь возьмется восточный принц – совершенно такой, как в сказках «Тысячи и одной ночи»? К счастью, скоро Не-Буква нашел работу, у Любы появилось побольше свободного времени, чтобы искать принца. Как-то раз она приехала в Сан-Стефано, знаменитый тем, что здесь был подписан в 1878 году мирный договор России и Турции. Здесь стояли французские войска. Побродив по унылому городу, Люба вышла на берег моря. Было жарко-жарко! Она вспомнила, что турецкие женщины и даже маленькие девочки купаются всегда в закрытых длинных рубахах. Берег был пуст… Она скинула платье и пошла было к морю, как вдруг услышала топот и увидела бегущего к ней французского офицера.
Люба так и замерла. Может быть, это генерал, восхищенный ее красотой?! Богатый генерал…
Впрочем, ни форма, ни погоны не были похожи на генеральские. Да и физиономия офицера выражала не восхищение, а подлинный ужас. Он выкрикнул:
– Не купайтесь здесь. Уходите скорей! Вон там наша казарма. Я командую черными, они вырвутся, и я не смогу их удержать!
Разумеется, Люба бросилась наутек.
Вот вам и принцы…
Ее ожидание счастливого случая в «Фоли-Бержер» тоже ни к чему не привело. Прежде всего потому, что вернулся муж. Он сказал, что центр литературной жизни перемещается в Берлин, где теперь издается газета «Накануне», и увез Любу с собой в Германию. Немалую роль в ее согласии сыграла новая черная шубка «под котик» на золотистой шелковой подкладке, которая была сделана, как сказал Пума, из древесных опилок. Это был один из первых образчиков синтетической ткани, в производстве которой Германия опередила Францию.
Конечно, шубке было далеко до мехов Мари Франс, но все же…
Правда, оказавшись в Берлине, Люба поняла, что Пума ее просто-напросто подкупил этой шубкой. До настоящего успеха и богатства по-прежнему оставалось как до неба.
Люба тосковала по Парижу, по «Фоли-Бержер» – в Берлине варьете были грубее, примитивнее, да и устроиться на работу в них было невозможно, – тосковала по театрам, по прекрасным парижским улицам, по бистро и кафе, где все пили модный «Дюбонне» или кофе, по длинным белым булкам – багетам, которые носили из булочной под мышкой, по живым, улыбчивым, приветливым лицам французов. Берлин показался ей красивым, но очень угрюмым, немцы – грубыми, немки – отвратительными ханжами, пансион на Курфюрстендамм, где поселились Люба с мужем, – неуютным, шумным и холодным, пища – вовсе неудобоваримой. Например, что это за еда – Biеrsuppe, суп из пива?! Разве мыслимо проглотить его русскому человеку? А «Himmel und Erde» – «Небо и земля», сочетание (вернее, несочетание!) яблочного пюре и картофельного?!
Впрочем, Василевский оказался прав в одном: русская культурная жизнь в Берлине в 1922 году оказалась весьма насыщенной. Кого здесь только не было! Алексей Толстой с Натальей Крандиевской, Сергей Есенин и его экстравагантная жена – Айседора Дункан, знаменитый Владимир Бурцев, некогда разоблачивший провокатора Азефа, оказавшегося агентом царской охранки… Приезжал Маяковский со своей повелительницей Лилей Брик. Она показалась Любе довольно страшненькой и к тому же дурно воспитанной: увидев молодую и красивую жену Не-Буквы, Лиля вдруг возмущенно спросила, тыча в нее пальцем: «Кто это?!», напомнив смешливой Любе княгиню Тугоуховскую из «Горя от ума». Маяковский засмущался и спешно увел недовольную Лилю. В Берлине работали подлинные лидеры эмиграции: Ю. Ключников, Н. Устрялов, С. Лукьянов, А. Бобрищев-Пушкин… Они втихомолку мечтали о возвращении в Россию и вполне разделяли мнение Алексея Толстого, что в «эмиграции – тоска собачья». Все чаще с ними соглашался Не-Буква.
Люба отмалчивалась. В Россию ей не хотелось. У нее было полное впечатление, что люди веселые и интеллигентные забились там по укромным углам, а господствует «торжествующий хам». Она слишком хорошо помнила «красный Питер», «красный Киев», «красную Одессу» и не верила в какой-то там нэп, который якобы так много обещает. Василевский чуял ее настроение, а потому о возможном возвращении говорил осторожно.
– Толстой уезжает в Россию, – сообщил Пума как-то раз. – Зовет меня с собой, посмотреть, что и как. Я еду. А потом вызову тебя, если захочешь.
«Я не захочу», – подумала Люба, но ничего мужу не сказала: он был так опечален разлукой! Он вел себя идеально – не ревновал, не устраивал сцен, он предложил Любе, чтобы развеяться, поехать на курорт Ханенкле в Харц. Ей бы насторожиться, ей бы почуять недоброе…
Василевский уехал, и лишь потом, уже спустя несколько дней, Люба обнаружила, что он увез с собой ее паспорт и все документы, нужные для оформления советского гражданства.
Но она еще не чуяла ничего недоброго, она не знала, чем это для нее чревато, она еще наслаждалась Германией, которую успела полюбить, новыми знакомствами с интересными людьми, благодаря которым она и сама становилась гораздо интересней… Было у Любы это свойство: она, как зеркало, отражала всех людей, которые были рядом с ней, и всегда что-то да перенимала от этих запечатленных в ней отражений. Она как бы училась всю жизнь – не только у жизни, но и у людей.