Барабашка - это я: Повести
Шрифт:
Сначала Сенька боялся, а теперь уж и хотел, чтоб вышло. Да не выходило. «А может, оно и совсем прошло?» — размышлял он по вечерам и не мог понять, нравится ему это предположение или не нравится. А еще несколько месяцев назад он ни о чем другом и думать не мог — только бы вылечиться.
«И чего ж тогда? Тогда, выходит, надо мне домой ехать, — думал он. — Там у матери ребятенок уж народился… Не до меня… А здесь чего же сидеть? Время у людей отнимать…» От таких мыслей Сеньке становилось тревожно и неуютно. И посоветоваться не с кем. У Андрея и так забот полон рот. Это Сенька нутром чувствовал
И еще. Сам себе удивляясь, Сенька начал читать. Сначала — от безделья, когда Глашка в тумане и поговорить не с кем. Потом увлекся и сам уже стал ходить к Зине, брать ключ и с удовольствием рыться в книгах, которые стояли на грубых деревянных полках без всякой видимой системы.
Искал в книгах ответы на свои вопросы. Современные отставил сразу, понял: не найдет, на какое-то время утонул в фантастике, потом устал, все стало казаться одинаковым, повторяющим одно другое.
И надолго застрял на исторических романах. Читал запоем, отрываясь лишь тогда, когда строчки начинали прыгать перед глазами, а над страницами, сходясь-расходясь, зависали радужные круги. Жизнь в романах шла чудная, до того на Сенькину непохожая, что оторопь брала. А подумаешь — в чем-то и сходство есть…
Потом пересказывал Глашке. Она сама читать отказывалась наотрез, но Сеньку слушала внимательно и с удовольствием. Одни герои ей нравились, другие — нет. А Сеньке все нравилось, он просто кайф ловил… И не мог отделаться от ощущения, что книги в библиотеке меняются. Вот здесь на полке этой книги не было, а вдруг появилась. Следил даже, но никто на его глазах в библиотеку не входил. Только Зина с кувшином — цветы полить.
Читал, читал Сенька всякие исторические книги, и интересная мысль у него в голове появилась. Появилась и поселилась плотно, будто всегда жила. А обсудить, поговорить не с кем. Глашка слушать-то слушала, а обсуждать — увольте, только усмехается препротивно — и все. Да и не ее ума это дело. Такое только ученый человек рассудить может. Чего попусту язык-то чесать? К Воронцову это — больше не к кому.
Серьезное дело серьезной подготовки требует. Момент Сенька подбирал тщательно, чтоб не между делом. Время чтоб было, и настроение, и, само собой, чтоб не отвлекал никто. Выбрал все, сошлось копейка в копейку, тут, откуда ни возьмись, — Глашка. Черти ее принесли, не иначе. Ведьма все же. Села в угол, коленки обхватила, глаза зеленые вытаращила и никуда уходить не собирается. А Сенька уж настроился, разговор с Воронцовым завел. Чего ж теперь, бросать все, еще ждать? «А и черт с ней! — подумал. — Пускай сидит, коли приперлась!»
Начал издалека.
— А вот скажите, Андрей, как вам в книгах исторических видится? Кто всех лучше?
— Как — лучше? — не понял Воронцов.
— Ну, чтоб нравился. И вообще… — Сенька помахал в воздухе широкой пятерней, щелкнул короткими пальцами.
— Герой, что ли, любимый?
— Ну вроде. Да, в общем…
Андрей задумался, потер лоб. А Сенька заторопился, не снес им же самим заданной степенности:
— А вот Спартак, да? Правда, силен мужик, да? И за благородное дело боролся. Чтоб рабов освободить… Если бы его не предали, Кассий бы его нипочем не победил! Правда, да?
— Ну, наверное… — без особого энтузиазма согласился Воронцов.
Сенька, уловив сомнение в его голосе, уже готов был броситься на защиту любимого героя, как вдруг в разговор встряла Глашка.
— А мне княгиня Ольга нравится, — серьезно сказала она. — Здорово она с древлянами разделалась. Которые ее мужа убили…
— И не жалко тебе древлян? — спросил Андрей. — Игорь-то, насколько я понимаю, и сам не без греха. Дани-то с древлян, помнится, лишку взял…
— Нисколько не жалко! Дань взял — что ж теперь, убивать, что ли?! — запальчиво крикнула Глашка. — А Ольга — молодец! Хоть и баба, а любого мужика за пояс заткнет. И хитрая, и умная…
— Баба завсегда за бабу вступится! — усмехнулся Сенька.
Глашка метнула на него яростный взгляд, но Воронцов не дал ссоре разгореться.
— У меня в древней истории три любимых персонажа, — не возражая более, сказал он.
— Кто? — подался вперед Сенька и загадал на Спартака, Александра Македонского и еще — то ли Пугачев, то ли Степан Разин — между ними он никак не мог выбрать.
— Ашока, Марк Аврелий и Всеслав Полоцкий, — улыбнулся Андрей.
— Ну-у, — разочарованно протянул Сенька. — А кто они такие? Я никого не знаю…
— Ашока — царь, — по-прежнему улыбаясь, объяснил Андрей. — В древней Индии. Марк Аврелий Антоний — римский император. А Всеслав Полоцкий — русский князь. Из XI века.
— Ну, и чего они такого сделали? — Сеньку точила обида за Спартака. И Марк Аврелий с Ашокой ему заранее не нравились. Всеслав этот — пускай, русский все-таки, а среди римских императоров разве могли быть хорошие люди?
— Ашока жил в Индии почти две с половиной тысячи лет назад. И воевал с соседней страной, Калингой…
— Странная страна, — удивился Сенька. — А теперь она где?
— Теперь такой страны нет, — объяснил Андрей. — Есть индийская провинция — Орисса… Так вот, в этой войне сто тысяч человек погибло и сто пятьдесят было взято в плен. Когда Ашоке об этом доложили, он задумался: а ради чего, собственно, люди убивают друг друга? И хотя в той войне он победил, но больше не воевал и велел выбить на камне надпись о том, что он раскаивается, винит себя в гибели людей и впредь обязуется строго соблюдать заветы принятой им религии — буддизма, который убийство категорически отрицает…
— Гм-м, — промычал Сенька, не увидевший в деяниях Ашоки никакой особой доблести. — А этот, император, чего?
— Марк Аврелий был не только римским императором, но еще и писателем-стоиком. У нас в языке есть слово «стойкий». «Стойкий оловянный солдатик» — помните? Вот отсюда ниточка назад, к римлянам, — стоик, стоицизм. Они учили: будь чист, познавай себя, избегай излишества — и будешь счастлив. Марк Аврелий книгу написал. «Наедине с собой» называется. Прекрасная, между прочим, книга…
Сенька смотрел насупившись, а Глашка спросила заинтересованно: