Барбаросса. Роман-размышление. Том 2
Шрифт:
– Да, – не скрывал от него Паулюс, – под Харьковом иногда возникали моменты, когда я думал, что город придется оставить. Но виновником моих опасений было упорство русского солдата, а никак не упрямство маршала Тимошенко… Впрочем, Наполеон был прав: Бог всегда на стороне больших батальонов!
Полковник Адам настраивал радиоприемник. Из трескотни эфирных помех вдруг выделилось имя Паулюса, Берлин голосом Ганса Фриче возвестил о том, что генерал-лейтенант танковых войск Фридрих Паулюс за полный разгром армий маршала Тимошенко возводится фюрером в кавалеры рыцарского креста.
– Признаюсь, – сказал
Самолет приземлился в Темпельгофе лишь в два часа ночи, и Паулюс был безмерно удивлен, встретив Франца Гальдера, который ждал его. Скупо поздравив с наградой, Гальдер сказал:
– Мне без вас трудно работается, вы умели ладить с этим психопатом, а мы с ним грыземся, словно бродячие собаки из-за каждой кости. Я с трудом переношу его оскорбления, от которых краснеют не только стенографистки, но даже Кейтель с Йодлем. Садитесь в мою машину, дорогою переговорим. – Едва захлопнув дверцу, Гальдер сразу же начал бранить фюрера за непонимание самых насущных законов стратегии. – После ошеломляющей победы под Харьковом разве не абсурдно ли последующее расчленение армий на две группировки с дирекцией – на Кавказ и на Сталинград? Русские передушат нас там поодиночке…
Паулюс не желал драматизировать летние планы:
– Что бы вы сделали на месте фюрера, Гальдер?
– Сейчас мне хватило бы лишь одного Сталинграда.
– Но тогда моя Шестая армия образует невыгодный клин с необеспеченными флангами от Воронежа до Ростова, вот тогда-то меня русские и задушат…
Гальдер сказал, что падение Воронежа (со стороны барона Вейхса) и возврат Ростова (со стороны Клейста) будут обеспечены в ближайшее время.
– Таким образом, ваша боязнь за свои драгоценные фланги отпадает сама по себе. Дело не в этом! – многозначительно произнес Гальдер и замолк, надвинув козырек фуражки на глаза.
Машина мчалась во мраке, пронзая улицы Берлина, еще два-три поворота, и они выедут на Альтенштайнштрассе.
– Вы, кажется, не поняли меня, – продолжил Гальдер. – Выходом к Волге я бы разом перекрыл все краны, из которых русские черпают горючее, и Красная Армия скончалась бы сама в жестоких корчах топливной дистрофии. Но при этом нам не пришлось бы штурмовать Эльбрус и залезать в Баку!
– И вы ждали меня, чтобы…
– Ждал. Чтобы просить вас, Паулюс, при свидании с фюрером убедить его высочайшее невежество в стратегической выгоде одного лишь Сталинградского направления.
– Обещаю. Но при условии, если ваши оперативные сентенции не нарушат ритуала моего награждения…
(Оба они, и Гитлер и Гальдер, желали выиграть войну, теперь уже если не оружием, то хотя бы топливным дефицитом советской промышленности, конкретным наличием советских двигателей. Но подходили к этой победе разными путями. Гитлеру хотелось сосать горючее прямо из нефтяных скважин Кавказа, а Гальдер, более осторожный, желал лишь перекрыть Волгу, которая в те годы была для нас главным «нефтепроводом». Мне, автору, трудно давать оценку вражеским рассуждениям. Я сошлюсь на мнение видного английского историка Лиддела Гарта; в книге «Стратегия непрямых действий» он писал о планах вермахта на Кавказе:
Дома Паулюса не ждали; разбуженная его появлением жена, оказывается, все уже знала – по газетам.
– Рыцарский крест, – горячо шептала она, – к нему бы еще мечи и дубовые листья. А потом и жезл фельдмаршала… Ах, Фриди! Как я счастлива, что стала твоей женой… Мне последние дни все чаще вспоминался давний Шварцвальд, наша первая прогулка в горы, где у тебя закружилась голова.
– Коко, спасибо тебе за все! – отвечал Паулюс. – Но голова у меня кружится и теперь. Я трудно переношу всякую высоту…
Берлин сильно изменился. Высокие заборы отгораживали здания, уничтоженные английскими фугасками. Прохожие выглядели озабоченно. Семью Паулюса нужда не коснулась, но другие – не элита общества! – получали в неделю 250 граммов сахара, столько же маргарина, который иногда заменяли свекольным мармеладом. На все продукты были введены карточки, ордера-бецугшайны – на одежду и обувь, особые талоны – купоны – на обед в ресторанах. Горничная рассказывала Паулюсу:
– Множество талонов и карточек! На случай отпуска, болезни и регистрации брака. Карточки для тех, кого еще не бомбили, и карточки для тех, кто уже испытал это безумное удовольствие, для инвалидов другие – с повышенной калорийностью. Если бы не посылки солдат с Украины, я не знаю, как бы мы тут жили…
В подворотнях Берлина торчали безногие и безрукие калеки. Выкриками на ломаном русском языке они давали понять, что побывали на Восточном фронте. Их выкрики, порою грубые, иногда безобидные, зачастую предназначались тем же русским людям, насильно угнанным в Германию, и теперь эти «рабы» ковырялись лопатами в канавах, они чистили трамвайные пути, разбирали руины зданий… Странно, что на московских радиоволнах слышались задорные частушки, а немцы казались подавленными. Бархатный воротник генеральского мундира ласкал шею Паулюса, которую облегала лента рыцарского креста. Гитлер долго тряс руку, заглядывал прямо в глаза:
– Сейчас есть два громких имени в Германии – это вы и Роммель! Я всегда высоко оценивал ваши способности и был рад доверить вашему руководству именно Шестую армию, лучшую армию вермахта. Надеюсь, победа под Харьковом послужит ддя вас удобным трамплином для прыжка через Дон – прямо к Волге! Помните, что я вам сказал однажды: с такою армией, какова Шестая, можно штурмовать даже небо…
После таких слов терялся всякий смысл отстаивать брюзгу Гальдера, и Паулюс вскинул руку в нацистском приветствии.
– Служу великой Германии, – был его ответ по уставу…
Геббельс в эти дни сотворил из Паулюса кумира всего вермахта, сделал из него популярный «боевик» для своей пропаганды. Газеты именовали Паулюса подлинно народным генералом, вышедшим из народных низов, его называли героем нации, портреты Паулюса были выставлены в витринах магазинов на Курфюрстендам, их показывали в обрамлении лавровых венков. Правда, подле изображения Паулюса всегда соседствовали и портреты его приятеля – Эрвина Роммеля. Иногда меж них являлся и весело хохочущий Курт Зейдлиц, аристократ с лицом деревенского парня, герой прорыва окруженной армии из гибельного Демянского котла…